— Ни за что! — зашипела она, пытаясь освободиться.

— Не-е-ет? — покачал он головой и только крепче намотал на руку волосы, глядя в её лицо. — А твоё согласие мне больше не требуется. Я попрошу его у твоего отца. Правда, Владимир Олегович? Вы же согласны на этот брак? Уверяю вас, я смогу позаботиться о вашей дочери. Так, как она того заслуживает. Ну же, Владимир Олегович? Не заставляйте делать вашей дочери больно.

Пашутин сглотнул, но ответить не успел.

— Я тебя засужу! — крикнула Юлька. — Засужу, сука! И это ты сядешь! За то, что изнасиловал меня.

Он засмеялся. Злорадно. Красиво.

— Нет, девочка моя. Не сяду. Потому что я этого не делал. Я не зверь какой-нибудь, каким ты меня выставила, — он глянул на меня. — Да, Эльвира Алексеевна? У вас же обо мне такое сложилось впечатление? А там не моя сперма и не моя ДНК. Я женщин не насилую… Если они сами этого не выпрашивают, конечно.

Он дёрнул за волосы так, что Юлька взвыла. И я шагнула вперёд.

— Отпустите её, Ренат!

— А то что? — удивлённо глянул он на меня.

— Ничего, — я уверенно сделала ещё два шага и протянула руку. — Просто отпустите и всё. Не надо издеваться над беременной девушкой.

— Она беременна? — удивлённо уставился на меня Алескеров. Но хватку всё же ослабил. Секунду подумал, а потом толкнул Юльку ко мне.

— Тихо, тихо, тихо, — обняла я её, отводя в сторонку, когда она уставилась на меня испуганно. Но это, к счастью, видела только я. — Тс-с-с-с. Я знаю. Молчи.

Она сдавлено зашептала:

— Клянусь, это сделал он.

Я не стала переспрашивать, что именно: изнасиловал её или вмешался в работу криминалистов. Но что бы он ни сделал, сам виноват. Я повернулась к Алескерову.

— Да, она беременна. Но вам не стоит переживать, Ренат Азимович, ведь это была не ваша сперма и не ваша ДНК, я же правильно поняла? А раз не ваша, неужели вы женитесь на девушке, беременной не от вас?

Он молча сверлил меня глазами. Нет, если бы мог, он бы меня испепелил, но я, на его беду, не воспламенилась. И никуда не исчезла. Как и его неожиданная проблема.

«Ну давай! — усмехнулась я. — Ты же не идиот. Всё понимаешь. Женишься — а она беременна не от тебя. Откажешься — а если этот ребёнок твой? И по фиг что там сейчас в протоколах криминалистов, если этот ребёнок твой, значит, в ней была твоя ДНК и сперма, и она тебя засудит».

— Ладно, к делу, — не решив сложную задачу сходу, он махнул Пашутину рукой. — Подписываем бумаги.

Но тот внезапно упёрся.

— Я ничего не подпишу, Ренат, — голос Пашутина прозвучал неожиданно твёрдо.

— Серьёзно?! — презрительно скривился Алескеров, — Да я же тебя в порошок сотру! Будешь гнить на нарах до конца своих дней! И ни твоей шлюшке дочечке, ни твоей шлюшке жёнушке ничего не достанется.

— Не достанется и тебе, — возразил Пашутин. — Ведь акции «Север-Золото», которые тебе так нужны, тоже арестуют. А мне плевать на те нары. Я умру задолго до того, как туда отправлюсь. Мне терять нечего. Можешь отзывать своих собак, можешь не отзывать, мне плевать, — прохрипел он.

На лице у Алескерова купными буквами было написано: «Да вы все издеваетесь что ли?!»

Но и он так быстро сдаваться не собирался.

— Ну что ж, — хмыкнул он, и посмотрел на Юльку, что стояла рядом со мной. — Давай тогда так. — Я отзову своих людей, но «Север-Золото» ты мне за это отдашь.

— Нет, — качнул головой Пашутин. — Ты отзовёшь своих людей и оставишь в покое мою дочь. И никак иначе, — он мельком посмотрел на меня. — Даже если она беременна от тебя, Ренат. Ты получишь акции, но не приблизишься и на километр ни к ней, ни к ребёнку.

 — Нет, не договорились, — Алескеров достал телефон и снова посмотрел на Юльку. — Дорогая, ты же не хочешь, чтобы твой отец оказался в тюрьме? Чтобы провёл там остаток дней, кормя клопов, да на тюремной баланде с его болячками.

Кровь отлила от её лица. Она молча покачала головой.

— Тогда подписывай. Это всего-то брачный контракт, — небрежно махнул он рукой. — Не смертный приговор.

— Юля! Не надо! — дёрнулся Пашутин.

Она сжала моё запястье. Вздохнула. И посмотрела в глаза.

Я не знаю, о чём она думала, словно ища у меня поддержки. Может, хотела спросить: так будет правильно? А может, сказать, что как бы то ни было, а он ей отец. И если это в её силах, она его спасёт, ведь ему осталось жить куда дольше, чем он думал.

— Надо, пап, — шагнула она к столу.

Юрист положил перед ней бумаги.

— Звони! — развернув к себе договор, Юлька кивнула Алескерову. — Я сказала: звони.

— Не-а, — гаденько улыбнулся он и пригласил к столу Пашутина. — Акции!

— Звони, — Юлька остановила рукой отца и посмотрела на Алескерова в упор.

Я не взялась бы предугадать кто победит в этом поединке взглядов: льдисто-голубого, как вечная мерзлота или золотисто-зелёного, яркого, как лето.

И втайне выдохнула, когда дрогнул чёртов ледник.

Алескеров усмехнулся. И приложил телефон к уху.

— Это я… Да, можно заканчивать представление. Спасибо, дед!

Он отключился и кивнул на бумаги, убирая телефон в карман.

Юлька поставила свою размашистую подпись. Одну. Вторую. Отложила ручку.

— А ЗАГС? — посмотрела на него исподлобья.

— Уверяю тебя, с этим я тоже разберусь, — улыбнулся он.

Она скривилась. Потянулась за договором, что положили перед отцом. И когда бумага оказался у неё в руках, глядя прямо в глаза Алескерову, разорвала. Медленно-медленно. Сначала пополам, а потом каждую часть ещё на две половинки.

— Того, что подписала я, достаточно, — швырнула она обрывки ему в лицо.

— Ренат Азимович, мы сейчас сделаем копию, — подскочил услужливый юрист.

— Не надо, — остановил его Алескеров, не сводя глаз с Юльки. Поманил её пальцем. И выдохнул, словно поставил точку. — Ну вот и всё.

К Пашутину бросилась его юная супруга. Но Владимир Олегович от неё отвернулся и стал звонить. Видимо, убедиться, что гроза и правда миновала.

Юлька хотела отвесить Алескерову пощёчину, но тот, смеясь, перехватил её руку, но не выкрутил. Просто обнял. Сильно и, пожалуй, нежно.

Ну а я, пользуясь общей неразберихой, просто вышла на улицу.

И не желая дольше оставаться даже рядом с этим домом, пошла навстречу вызванному такси.

— Привет! — обняла маму, что открыла мне дверь. И присела, разведя руки, для бежавшей из комнаты Матрёшки.

— Папа плиехал. Мамочка, папа плиехал, — кинулась она обниматься, громко шепча мне в ухо. — Только ни шуми, он спит.