Одной из ключевых комплексных лабораторий института, с опасным номером 13, руководил Александр Андреевич Расплетин. Когда я говорю о ключевой лаборатории, то имею в виду два обстоятельства: успешно проведенную к тому времени опытно-конструкторскую работу, существенно повысившую авторитет лаборатории и института в целом и, во-вторых, видимое невооруженным глазом умение руководителя создавать сплоченный коллектив профессионалов.

Прошло три года после окончания тяжелой войны, и не было ничего удивительного в том, что коллектив этот в основном состоял из людей, недавно снявших военную форму и почувствовавших себя в иной еще достаточно трудной, но так желанной мирной жизни. Военная судьба их сложилась по-разному, они почти не говорили об этом, но неизбежно несли ее в себе.

Собственно раненых и сильно пострадавших на войне было двое: ведущий инженер Владимир Илюхин и другой Владимир – слесарь механик Никитин. Илюхин был в составе войск, попавших в немецкий котел во время известной Изюм-Барвенковской операции под Харьковом в феврале – марте 1943 года. Об этом военном событии в литературе написано немало, но наиболее полные его последствия на уровне командования изложил в своих воспоминаниях Хрущев. По словам Хрущева, Сталин очень жестко критиковал виновников и даже намеревался их арестовать и передать суду. Конечно, погибшим в этой трагедии, попавшим в плен, а так же раненым от этого было нелегче. Несколько недель раненый Илюхин полз к линии фронта, дополз, но руки лишился. Протез, сделанный ему, был мало заметен за исключением кожаной перчатки, но Володя иногда другой рукой поправлял рукав пиджака: что-то ему мешало. Психологи давно заметили, что люди, перенесшие тяжелые жизненные травмы, и, как говорят, видевшие смерть в лицо, отличаются в общении от благополучных своих коллег: их характер становится более замкнутым, появляется излишняя чувствительность даже к шуткам или мелким уколам; будущее порой рисуется, отнюдь, не в розовых тонах. Я уже не говорю о возросшей вспыльчивости таких людей. Илюхин, высокий, внешне крепкий мужчина, в какой-то степени обладал чертами неуживчивого, легковозбудимого человека, что я испытал сразу после первого знакомства с ним. В ответ на невинную, как мне показалось, шутку, я услышал громогласную реакцию и, как следствие, поднятый здоровой рукой на уровень лица 300-ваттный трансформатор, до этого спокойно стоявший на столе. Конфликт был, правда, быстро локализован, и мы подружились: Володя принадлежал к категории отходчивых людей. Илюхин нес в лаборатории большую инженерную нагрузку: он разрабатывал комбинированный индикатор кругового и секторного обзора, а затем взялся за трудную задачу создания малошумящего широкополосного усилителя промежуточной частоты. Он много работал, и я вспоминаю, как однажды, собираясь в первом часу ночи опечатывать лабораторию, обнаружил в темном углу одной из комнат при скудном освещении Илюхина, склонившегося над осциллографом. Хотя сделанная работа обычно говорит сама за себя, Илюхин любил доказывать свою точку зрения и словесно. Был он отменный спорщик, придумывая все новые и новые аргументы в пользу своих позиций. Многие с ним соглашались, щадя его самолюбие. Те же, кто этого не делал и входил с ним, как теперь говорят, в конфронтацию, в ответ получали малоприятную оценку, а иногда и наименование «враг № 1», что, впрочем, скоро забывалось.

Другим инвалидом войны и тезкой Илюхина был Володя Никитин. Это был немногословный, редко улыбающийся, плотный молодой человек. В механической мастерской, созданной Расплетиным, он в основном выполнял токарные работы. Станки были старые, довоенные, но загрузка их была велика. Поэтому работу приходилось вести в сжатом темпе, часто по вечерам. Володя был дисциплинированным человеком, но относился к категории людей, не спешивших «поперек батьки в пекло». Поэтому, когда приходил инженер и приносил эскизы или чертежи, Никитин обычно говорил: «Оставь, посмотрю» и лишь после появления ясности по существу задачи, он приступал к работе. Как большинство фронтовиков, он не любил распространяться о своих ранениях. Лишь однажды, когда зашел разговор, Володя вдруг снял рубашку, и я увидел в области грудной клетки провал с зажившими рубцами – результат попадания осколка снаряда. Раньше среди моих друзей было много инвалидов, были и «челюстники» без нижней части лица, но этот провал в грудной клетке, помню, произвел на меня впечатление.

Надо сказать, что Расплетин как крупный руководитель, любил четкость в организации работ. Каждый из сотрудников мастерской нес свою функциональную нагрузку. Володя Ефимов специализировался на изготовлении гнутых изделий в основном из дюралюминия: коробок, блоков, шасси. Никитин, как я уже говорил, выполнял токарные работы. Пришедший несколько позднее острослов и балагур Миша Балашов был мастером-фрезеровщиком высокого класса. Руководителем мастерской являлся Иван Кабанов, универсал, мастер на все руки. Кабанов был существенно старше своих коллег и, хотя занимался нарядами и отчетностью, сам работал на станках. Прошел всю войну и увлекся автомобилизмом, привез из Германии новый «Опель-капитан», который неоднократно впоследствии бил и сам же ремонтировал.

Инженерное сообщество лаборатории к тому моменту, когда я пришел, было невелико и состояло из бывших фронтовиков и специалистов, работавших во время войны на оборонных заводах. И хотя инженеры-фронтовики имели в прошлом, как правило, ранения и контузии, а работавшие в тылу хлебнули немало горя, включая бомбежки и потерю близких, голод и холод, это был творческий, трудоспособный коллектив, умеющий решать неординарные задачи.

Среди сотрудников, не принадлежащих к категории фронтовиков, был Анатолий Тамулевич, хотя и носивший в войну офицерскую форму, но не попавший на фронт по зрению. Тамулевич занимался в лаборатории передатчиками, и первый, с кем по приходе я познакомился, был именно он. Это был плотный невысокий человек, с негустой шевелюрой и мягкой улыбкой. Очки, которые он носил, еще более округляли его лицо. Тамулевич показал мне схему передатчика и рассказал об основных характеристиках, но признался, что основную часть-модулятор – он не разрабатывал. «Схема пришла извне», – сказал он неопределенно, а я понял, что это просто типовая схема. Вопрос состоял в другом: как заставить передатчик работать импульсами, в десятки раз короче типовых. Это была задача, над которой следовало потрудиться.

Забегая вперед, скажу, что предстояло сформировать мощные сверхкороткие импульсные напряжения около 20 кВ для возбуждения магнетронного СВЧ генератора. Один из путей состоял в применении так называемых, импульсных трансформаторов, появившихся в конце войны, но теоретически слабо разработанных к тому времени. Отчет на эту тему в институте был составлен Т. Р. Брахманом, в будущем главным инженером, с которым я тогда и познакомился. Помню, как мы с Тамулевичем мотали в большом количестве трансформаторы на гиперсиловых сердечниках, а затем их испытывали.

Говоря о Тамулевиче, должен отметить, что он многим, особенно женщинам, нравился: мягкий, покладистый, человек, умеющий сочувствовать чужим бедам. Его самого и семью жизнь тоже не баловала: сначала он оказался в центре конфликта на почве развода сестры с мужем, а затем пришло и собственное горе: умер после тяжелой болезни (лейкемия) малолетний сын. Жизненные проблемы охлаждали его трудовой пыл, делали его внешне равнодушным. Это приводило к противоречиям с руководством. Хочу рассказать об эпизоде, свидетелем которого я случайно оказался, эпизоде, характеризующим не столько Тамулевича, сколько Расплетина. Расплетин распорядился включить передатчик в лаборатории, предварительно переместив его из подвала, где он находился, (лаборатория – на 4 этаже). Через 2–3 дня Расплетин зашел и поинтересовался, включен ли передатчик. Тамулевич ответил: «Нет, не включен». «Почему?» – Расплетин начинал наливаться краской. Первый признак его недовольства. «Александр Андреевич, Сережа (Петя, имени сейчас не помню) обещал принести, но его перевели на другую работу». «Что, неразрешимая задача?» – спросил Александр Андреевич. «Так он весит 60 кг». Расплетин, ни сказав больше не слова, пошел вниз. За ним пошел Тамулевич. Через некоторое время я направился по своим делам и на уровне 2–3 этажа увидел картину: впереди шел красный от натуги Расплетин, на плече которого возвышался передатчик, свободной рукой он его придерживал. Сзади вприпрыжку бежал по лестнице Тамулевич и лепетал: «Александр Андреевич, давайте я помогу». Тамулевич был внешне здоровый человек, а умер внезапно в возрасте 60 лет на даче, от сердечного приступа, как мне сказали, при пересадке деревьев в саду.