Толкачев ответил, что у него есть друг в первом отделе, который иногда по его просьбе выдает ему документы.

“А разве это не опасно?” — спросил оперативник.

Толкачев рассмеялся.

“Да все, чем мы занимаемся, опасно”, — ответил он{271}.

Три недели спустя, 8 марта 1982 года, московская резидентура получила сигнал от Толкачева: приготовьтесь получить первую передачу с помощью “Дискуса”. Как Гербер и предчувствовал, резидентуре пришлось напрячься. Оперативники уже наметили несколько мест, которые обозначили как “Сброс электронных писем”. В одном случае предполагалось, что Толкачев сможет передать сигнал с одного берега Москвы-реки на другой, где оперативник получит его, стоя у вокзала, в нескольких сотнях метров от Толкачева. Расстояние должно быть достаточным, чтобы не вызвать подозрений у КГБ.

Хотя в резидентуре не знали, почему Толкачев решил выйти на связь, ЦРУ подготовило для него ответное сообщение, в котором говорилось, что последние пленки получились превосходно и что ему заплатят гораздо бо́льшую сумму в рублях{272}.

Содержание первого успешного сообщения Толкачева с помощью “Дискуса” было не слишком увлекательным. Он написал, что хочет дать оценку четырем копиям пропуска, изготовленным ЦРУ, — они “слишком легкие”, — и провести незапланированную встречу через три дня{273}. 16 марта глубоко законспирированный агент отправился на встречу с Толкачевым. В Москве было 9 вечера, Толкачев пришел в хорошем настроении, но все же его лицо выражало тревогу. В институте еще больше ужесточили режим секретности. Теперь он уже не мог ни выносить с работы документы, ни получать их от друга из первого отдела. Поэтому у него не было отснятых пленок для передачи.

Не видя выхода, расстроенный неудачами ЦРУ с изготовлением копий, Толкачев теперь вручил оперативнику отрезанные от пропуска полоски бумаги: одну цветную, с внутренней страницы, вторую — от обложки. “Отправьте это в ЦРУ, — сказал он, — и пусть они сделают с этого дубликаты!” Оперативник призвал Толкачева быть осторожнее и не рисковать. Толкачев выглядел беспокойным, но и более замкнутым, чем прежде. Потом оперативник доложил в штаб-квартиру, что Толкачев “признал, что он вел себя довольно беспечно в начале своих контактов с нами, и согласился не предпринимать дальнейших попыток фотографировать документы”, пока проблемы не будут решены хотя бы частично. Толкачев, “как кажется, действительно решил взять паузу и подумать о необходимости вести себя осторожнее”{274}.

Встреча была короткой, всего 15 минут. На следующий день в резидентуре прочли оперативную записку Толкачева. Он “скрепя сердце” перечислил несколько новых личных просьб: плеер Sony Walkman для сына и наушники с дугой над головой, а также карандаши разной жесткости для занятий Олега по черчению. Еще он просил польские лезвия для своей безопасной бритвы, пояснив, что “бриться советскими лезвиями — малоприятное” занятие. Он извинялся, что просит о таких мелочах, но заметил: “К сожалению, наша частная жизнь состоит из всяких неважных мелочей, которые иногда начинают влиять на наше настроение в целом”{275}.

Гербер понимал, о чем тот говорит. Советский Союз умел выпускать ракеты, но не тостеры — и не бритвенные лезвия.

24 мая двое оперативников по отдельности отправились на встречу с Толкачевым, надеясь, что одному из них удастся ускользнуть от слежки. У них были с собой одинаковые пакеты. Один из них оказался удачливее и встретился с Толкачевым недалеко от его дома в 9.35 вечера. Он доставил объемистую посылку: 20 упаковок лезвий, 40 кассет с западной фотопленкой, которую ЦРУ переложило в советские коробки, магнитофон Sanyo M6600F, плеер Sony Walkman, наушники, дополнительные батарейки и 26 коробок с карандашами для Олега. Пакет получился таким большим, что в последний момент в резидентуре вынули из него 20 катушек пленки — нужно было уместить еще 98 850 рублей.

В пакете также была новая копия пропуска{276}.

Летом 1982 года работа Ролфа в Москве закончилась, ему поручили другое задание. В конце сентября и Гербер уехал в штаб-квартиру на новую должность. На прощание коллеги из резидентуры сделали ему небольшой подарок в виде огромной цифры 1 с приделанной спереди металлической сферой. Это было напоминание о единице, приклеенной к двери резидентуры в день эвакуации Шеймова. Сфера же была намеком на Толкачева, агента с кодовым именем “Сфера”. В московской резидентуре стало традицией вешать на дверь цифру 1 после успешного завершения всякой крупной операции.

Тем же летом в резидентуру прибыл Билл Планкерт, которому поручили курировать в целом операцию Толкачева. Во время учебы в Бостонском колледже Планкерт был спортсменом, выступал в университетской бейсбольной и футбольной командах и по-прежнему с удовольствием играл в теннис, когда находились время и корт. Планкерту особенно удавались задания, где следовало встречаться с людьми и рекрутировать их; Москва была для него первым опытом работы в “запретных районах”. Но он специализировался на Советском Союзе и считал, что нет ничего лучше, чем, по его собственному выражению, “бороться с медведем в его собственной берлоге”. Планкерт собирался работать не личным куратором Толкачева, а координировать операцию из резидентуры. Но в первые же месяцы его работы с этой операцией начались серьезные проблемы.

Московская резидентура посылала на встречу с Толкачевым глубоко законспирированных агентов — иногда по двое или по трое зараз. Но затем пять запланированных встреч не состоялось. Планкерт чувствовал, как у людей растет напряжение. Пропуск одной-двух встреч случался и раньше — но не пяти подряд.

В декабре в резидентуре уже были встревожены не на шутку. Во всех предыдущих случаях оперативники изо всех сил старались встречаться с Толкачевым только в безопасной обстановке, когда были максимально уверены, что за ними нет слежки. И отказывались от встречи, если видели хотя бы малейший намек на наблюдение. Но теперь ставки были высоки как никогда — и Планкерт начал планировать встречу с Толкачевым, которую следовало провести во что бы то ни стало, даже если за каждым человеком на улице будет вестись наблюдение. Они просто обязаны были сделать так, чтобы все получилось. Резидентура вообще была местом беспокойным, тесным сообществом амбициозных и успешных людей, но сейчас всех их сплотили общее напряжение и тревога. Никто не хотел потерять Толкачева в свой срок службы.