«Ну и дура. Для Фридриха 1000 баксов – тьфу! При его-то масштабах. А для нас – ого!»

«С ума сошла...» – я отвечаю слабым голосом.

«А что? Сказала бы: “Кузьминский хочет два комплекта”. – С носка на пятку. – Просто хочет». – С пятки на носок.

«Перестань, – я прошу. – Не надо так... качаться».

Мне Фридрих бы поверил. У меня безупречная репутация.

«Тебе он бы точно поверил. А мы на эти денежки...» – она заводит глаза.

«А если бы?..» – мои пальцы тянутся к горлу, нащупывают бусины. Катают, мнут...

«Да ни в жизнь! – она говорит уверенно. – Как ты себе представляешь? Явится и прямо с порога: ну что, получили мои честные денежки?.. Эх! – машет рукой, оглядывает обшарпанные стены. – Купили бы нормальную стиралку. Достало мучаться с “Малюткой”! Выжать, прополоскать, снова выжать – руки отваливаются, – Яна шевелит натруженными пальцами. – А эти... Полный цикл. Стирка, полоскание, о´тжим. Воет, как самолет... Ужас! – она рассказывает с восторгом. – А еще кухонные плиты. С автоматическим по´джигом... Раз, два. По-во-рачиваешь. Одновременно нажимаешь на кнопку. Вспыхивает!»

Запах газа.

«Я уж молчу про квартиру...» – Яна смотрит в окно.

Я слышу хруст. Падают, падают... Бьются о´б пол, как градины. Градины – крадены...

Мы ныряем под стол. Ползаем, шарим руками. Наши мысли тычутся друг в друга, как слепые щенки. Слишком маленькая кухня, чтобы они могли разминуться: 1000 долларов. По нынешним ценам – однокомнатная. Две наши плюс одна однокомнатная. Продать и купить отличную трехкомнатную. В центре. И, главное, никто бы не узнал...

Яна считает бусины:

«Не помнишь, сколько их было?»

Я распахиваю форточку, вдыхаю холодный воздух. Там, внизу – визг тормозов. Под окном разворачивается большая черная машина. Помигав красноватыми огнями, съезжает со двора.

«Можно подумать, я их считала».

Моя рука помнит только одну. Самую крупную. Ту, что посредине. Теперь мне не за что зацепиться.

«Слушай, – Яна предлагает. – А давай сложим и сравним».

Мы выбираем из общей кучки. Сначала самые мелкие, потом те, что покрупнее. Последовательно, шаг за шагом, как два пешехода, идущие из пункта А в пункт В. Место встречи – пункт С, но до него еще надо добраться.

Все бусины на месте. Пропала только одна. Самая крупная.

«Черт! Точно закатилась, – Яна берется за веник, шевелит под плитой: сухая корка, старая сморщенная тряпка. Только не она, самая крупная бусина. Без нее цепочки встретятся, но не сомкнутся. – Всё, – она тычет веником. – Под стол не пролезть. Ладно, нанижешь без нее. Ерунда, никто не заметит».

Никто. Кроме меня.

Я должна была ей позвонить. Этой училке, матери Сергея Николаевича. Попытаться успокоить. Сказать: деньги нашлись. Деньги – половина дела. Если нашлись, значит, на ее сына в любом случае не повесят. Но я не сделала этого. Боялась, что она задаст главный вопрос: «Его... убили?» На это у меня нет ответа. Что я могла ей ответить? «В принципе, могли».

Я думала, она продиктует номер мобильного. Но мать Максима сказала:

– Они просят, чтобы вы зашли сегодня же. У них тоже сын. Ваня. Иван.

– Конечно, Галина Дмитриевна. Обязательно. Спасибо.

Она стоит в прихожей, дожидаясь, пока я разденусь.

– Очень милые люди. Особенно она. Ольга Владимировна... Очень милая.

Силуэт Максима маячит в дверях. Я киваю, стараясь не выказать нетерпения: ее слова – лишняя информация. К тому же не вполне достоверная. Женам богатых пристали другие эпитеты: красивая, эффектная, любезная. Куда больше меня занимает прагматическое соображение: два урока в одной парадной – удобно, если совпадет расписание. Что вряд ли получится. У этих детей жизнь расписана по часам.

До части «С» мы так и не добрались. Выяснилось, что у моего ученика проблема с частями речи. Эту тему они повторяли в классе: самостоятельные и служебные. Школьная русичка устроила проверочную контрольную. Результат – восемь ошибок.

– Да пишу-то я правильно, – Максим оправдывался смущенно. – Только когда выбираю. Из текста... Особенно эти... Частицы.

Частицы – трудное задание. Как правило, они уточняют смысл сказанного, но могут и исказить. Сдвинуть с насиженного места, на котором каждое слово имеет неизменное значение. Когда-то, в помощь слабым, я придумала песенку. В нее вошли только самые основные, те, что в федеральных вариантах встречаются особенно часто:

Не – ни.

Даже лишь то...

Бы ли же.

Разве? Неужели?

Вовсе не!

Пусть!

Следуя за знаками препинания, я положила ее на простенькую мелодию: та-а – та-а, та-та-та-та... Последнее та сопровождается коротким жестом: отмахнуться, как от надоедливой мухи.

– Здорово! Это вы придумали?!

Чтобы закрепить материал, мы спели хором.

В сущности, это не имеет значения. Но что-то меня беспокоит. Не могу понять что?..

– Скажите, вы знакомы с мальчиком, который живет под вами?

Вообще говоря, такие вопросы – не в моих правилах: прислуга не должна обсуждать хозяев. Но хоровое пение сближает.

– С Ванькой? – Мне показалось, он насторожился. – Ну... Так... Не то чтобы... Ботаник. А что?

– Откуда они узнали, что я готовлю вас к ЕГЭ?

– Ну, я сказал. Разве – тайна? – Он смотрит с вызовом. – Иду, а он говорит с охранником. Что это, говорит, за тетка? В смысле, – ученик спохватывается, – женщина? А охранник молчит. Как пень. А потом говорит: какая женщина? А Ванька... В общем, я понял. Говорю: моя учительница. По русскому ЕГЭ.

– А он?

– Да ничего. Пошел. Они ваще какие-то странные. И он, и... Ну, в смысле, его родители. Особенно мамаша. Все время улыбается. Как-то, не помню, чего-то хотел, говорю: дай номер мобилы. А он говорит: нету. Чего, говорю, нету? А он говорит: мобильного телефона. Во врать! Теперь – у каждой кошки. Старухи – и те с мобилами...

– А как вы это поняли? – я обрываю. – Что речь именно обо мне?

– Ну... Ванька говорил. Типа там куртка... шапка... вязаная.

Не то чтобы ученик сказал что-то обидное. И все-таки мне расхотелось петь.

* * *

Женщина, открывшая мне дверь, не походила ни на прислугу, ни на хозяйку. Блондинка лет сорока.

– Пожалуйста, раздевайтесь... – она улыбалась смущенно. – Нет-нет, это совсем-совсем не обязательно.

Все-таки я сняла сапоги.