Когда де ла Круа входил в свой кабинет, Петя первый раз вышел из машины, чтобы пройти три квартала, повернуть налево и сесть в другой автомобиль. Этот номер с пересадкой он проделал еще два раза. В момент, когда красивая полуседая голова Александра де ла Круа со стуком упала на рабочий стол, Петя, сменив три машины, входил в красивый частный каменный дом в пригороде Парижа. Как и все дома под Парижем, дом был из дикого камня, с башенками и эркерами.

На этот раз Петю провели не в комнаты, а указали на лестницу в подвал. Да и в подвале, в красноватом свете лампочки, сперва провели по узкому кирпичному коридору, отворили неприметную, но по виду очень прочную железную дверь. Тут была комнатка без окон, воздух спертый, но зато диван, электричество и большой стол, даже американский холодильный шкап с продуктами, раковина и унитаз в разных углах. В этой комнате, в недрах Парижа, можно было долго жить, не поднимаясь на поверхность. Еще одна Крепость.

А на диване сидел Франсуа Селье; сидел и читал газету, пока не повернулся ключ в замке. Вскочил, газета полетела в сторону, лицо задрожало от радости. Селье обнял Петю совершенно по-русски.

– Вот мы и довоюем с вами, Пьер… Представьте, у меня для вас плотный график, не удастся вам тихо отсидеться в подвале. Не знаю как, но по вашим следам уже идут: рвутся энергетические бомбы, убили нашего общего друга – он принимал вас тут, в Версале. Счет растет, Пьер, счет растет, и вот, вам придется прямо сейчас приниматься за новую работу.

Селье еще говорил, говорил… Петя уже знал, что волнение и напряжение люди проявляют по-разному: в том числе и словесным потоком. Франсуа продолжал воевать, ничего другого от него и нельзя было ждать.

А вот Петю ждали – например, генерал Владислав Сикорский.

– Вы говорили, что можете перебросить меня и моих людей отсюда – и прямо в Варшаву…

Это было не совсем то, что обещал Петя, но Петя, соглашаясь, наклонил голову.

– Я поверил вам, когда вы летали вокруг меня по всему кафе…

Петя летал не по всему кафе, но и это было не так важно. В тот же самый день Сикорский и с ним десятки польских эмигрантов совершенно неожиданно для «правительства болтунов» оказались прямо посреди Варшавы. Они были из числа тех людей, которые умеют пользоваться фактором неожиданности.

Но самым сложным для Пети Лопухина-Каца оказался разговор с седоватым, жилистым, интеллигентным человеком средних лет: графом Франсуа де ля Рокком. Невысокий, сто шестьдесят девять сантиметров, с умными быстрыми глазами и быстрым умом, он показался Пете человеческим воплощением блестящего и острого клинка.

– Само слово «демократия» всегда изумляло меня, – начал де ла Рокк, изящно прихлебывая кофе. – Ибо при демократии правительство управляет от имени народа, оно формируется с участием каждого гражданина… И при этом оно не несет никакой ответственности за содеянное. Мне это кажется очень опасным.

– Кто же должен стоять у власти, по-вашему?

– У власти должны стоять образованные люди, способные отвечать за свои поступки. А основой общественных отношений должна стать идея беззаветного служения каждого гражданина своему обществу.

– С этим, скорее всего, согласились бы и короли…

– Если короли с этим согласятся, я стану сторонником монархии. Вы знаете, что французы глубоко уважают русских царей? И знаете за что уважают?

– За что же?

– А за то, что русские цари правили сами. Вот наши короли правили с помощью своих… э-эээ… Будем вежливы к царствующим особам: они правили посредством фавориток. А поскольку очередная шлюха коро… то есть я хотел сказать, очередная фаворитка обычно не отличалась умом, через шлю… через фавориток правили их любовники. То есть Францией управляли не короли, а любовники их любовниц…

Если установится такая монархия, то я сразу стану республиканцем. Мне нет разницы, монархия или республика. Главное, чтобы правительство реально за что-то отвечало бы.

– Но ведь именно республика дала рядовым людям кусок хлеба и место в обществе.

– Республика? Хлеб и улучшение нравов дали просвещение, развитие промышленности, медицины и образования. Назовите мне хотя бы одного монарха, который тормозил бы развитие промышленности и был бы врагом просвещения. А вот левые утописты – враги и экономики, и просвещения. Короли Париж строили, коммунисты старались его сжечь.

– Когда они пытались его сжечь?!

– Хотя бы в тысяча восемьсот семьдесят первом году, в смутные дни Парижской коммуны. Тогда Париж горел, подожженный коммунарами.

– В Париже тогда шли бои…

– Шли. Но разве верные правительству войска жгли свою столицу? Нет, они этого не делали. А вот коммунары приказали поджигать каждый дом, который им приходилось оставить. Военного смысла в этом не было ни на грош. Коммунисты и анархисты хотели прихватить с собой как можно больше людей и даже домов. Ими двигала злобность загнанных крыс. Ненависть к жизни существ, отрицающих реальность в пользу своих дурацких выдумок. Причем если жильцы домов сопротивлялись, их убивали на месте.

Де ла Рокк затянулся папиросой.

– Глава Приората Сиона, писатель Виктор Гюго сочинил красивую «жалистную» историю про маленького, но очень героического коммунара Гавроша. Вы читали эту историю?

– Да… «Гаврош» переведен на все языки, в России тоже читают эту повесть.

Де ля Рокк мрачно кивнул.

– Прототип Гавроша не известен. Ни о ком похожем история ничего не знает. Но известны случаи, когда дети пытались тушить пожары и растаскивали костры у стен своих домов… Cтарших дома не было: пап угнали «строить светлое будущее», а мам – баррикады. В результате дети лет 10–12 оставались одни; они старались спасти семейное имущество и свой кров от пожара. А коммунары их расстреливали.

Петя невольно содрогнулся. Опять вставало страшное, незабываемое: Севастополь, двадцатый год, мальчик, потерявший в толпе руку мамы, ветер качает трупы, кровь стекает по голым ногам, пьяные матросы топчут пожилого священника…

Глаза де ла Рокка потемнели.

– В школах в эсэсэсэр наверняка не рассказывают об этом! Рассказывают бредовые сказочки об ужасах «буржуазного строя», жалеют выдуманных «гаврошей», убитых «реакционерами». И в упор не видят убитых коммунистами детей. Детей обоего пола, умиравших под пулями строителей утопии, ненаглядной для больных коммунизмом.

– А во Франции?

– У нас еще хуже, потому что у нас коммунисты все же не захватывали власть. У нас все еще более грустно, потому что Франция состоит в основном из «левых» разного толка. О пожаре в Париже упоминают, но никогда не уточняют – кто его сжигал и почему. Помнят высосанного из пальца Гавроша. Не помнят тех, кого убили коммунары. Но мы тогда смогли спасти Париж, и мы опять его спасем!

– Вы спасли?

– Да. Париж спасли патриоты, верные законному правительству. В последнюю неделю мая семьдесят первого года Париж затянуло дымом бесчисленных пожаров, по многим улицам нельзя было пройти. Дома рушились, загромождая узкие парижские улички. Если коммунисты уничтожили не весь город, то только по одной причине: версальцы двигались очень быстро. А население частенько нападало на коммунаров, чтобы не дать им поджечь здание. Особенно печальна была участь коммунистов и анархистов, которые забирались на высокие этажи, чтобы стрелять оттуда по солдатам законной армии: очень часто жители оккупированных ими квартир сбрасывали их с балконов или выкидывали в окна. А потом жители выбрасывали прочь красную тряпку и вешали белое полотнище из окна.