Сполохи этого великого гнева прорывались то тут, то здесь, и становилось очевидно: скоро громадный пожар разрушит всю скороспелую Красную империю, заставит уйти из одних земель, ввергнет в полный хаос другие, заставит истощаться, напрягая последние силы в чудовищно жестоких, абсурдно-бессмысленных попытках удержать завоеванное.

Мало радости видеть, как твоя армия несет огонь и смерть не желающим признавать твоей власти. Еще меньше радости понимать – колоссальные усилия и потери были напрасными. Не будет Тысячелетнего рейха? Да, не будет. Но не будет и Земшарной Республики Советов. И по той же самой причине: любой завоеватель затеряется в мире, который он намеревался завоевать.

Мрачно смотрели командиры на расстрелы французов и поляков, на облавы в Копенгагене и Вене, концлагеря под Марселем и Гамбургом. Вдоль дорог Баварии висели вниз головами повстанцы, пламя огнеметов жрало фламандские деревни вместе с жителями. Европа погружалась во тьму, и реял над творящимся кошмаром растиражированный десятками миллионов копий, висящий во всех официальных помещениях портрет одутловатого, болезненно бледного человека. Вот немецкий крестьянин взял его… воровато оглянулся и самым непочтительным образом использовал для подтирания.

…А в океан выходили огромные флоты. Смутная германская мечта о завоевании Британских островов, бредни о Советском Союзе из пятидесяти республик осуществлялись так, как могли осуществиться: с кораблей подавляли все, что движется, на десятки километров вглубь, и все же при высадке десантов морская вода становилась розово-пенной от крови советских солдат. И дальше оккупанты шли по стране, огрызавшейся свинцом из-за каждой каменной ограды.

– А это кто?!

Кто-то с очень «американской» внешностью, но в то же время неуловимо напоминавший Гитлера и Муссолини, держал пылкую речь пред толпой, сулил наступление эры невероятного процветания.

– Это Хью Лонг… Если все пойдет, как идет сейчас, он не станет президентом и его быстро убьют. А если в Европе окажется у власти наш «эффективный прагматик», в Америке будет революция. Хью Лонг придет к власти и построит систему покруче советской и нацистской.

Пока Вальтер говорил, в далекой стране за океаном шло что-то до боли знакомое: революция. Свергая загнившее правительство ставленника богачей, Рузвельта, американцы, как все люди всех народов при всех революциях, творили сотни светлых подвигов, без которых невозможно счастье народа. Каких-то людей в хорошей одежде убивали и вышвыривали из окон, кого-то волочили в расстрельный подвал, толпа линчевала полицейских, горящий бензин помогал бороться с контрреволюцией и саботажем, – особенно если спалить кукурузные поля до горизонта, обрекая несогласных на смерть от голода.

Америка погружалась во тьму, а одновременно в океан выходили громадные флоты, ковались новые системы оружия. Флоты сталкивались посреди океанов, орудия чудовищного калибра изрыгали огонь, мелькали обросшие водорослями, серо-стальные днища уходящих на дно кораблей.

Вальтер уже знал, какое впечатление производят сцены химической и атомной бомбардировок. Теперь он наблюдал за побледневшими, сглатывающими слюну россиянами: атомные грибки качались над Москвой и Ростовом, ракеты с химической начинкой падали в Чикаго и Нью-Йорке.

– И кто кого?!

– Никто не победит никого… Или все победят всех, потому что весь мир превратится в радиоактивную, химически зараженную пустыню. То, что вы видите, произойдет через десять-пятнадцать лет. Будем смотреть, что произойдет через тридцать?

Власов помотал головой, вопросительно посмотрел на своих людей. Они тоже делали отрицательные жесты: все ведь ясно. Вальтер понимал: этим людям очень страшно думать. Они всегда боялись думать о том, что увидели и что поняли сегодня. Спасая собственную психику, эти люди годами отращивали себе убеждения, позволявшие в упор не видеть преступность и гнусность системы. Даже навязчивое пьянство верхушки армии стало способом бороться с сомнениями и страхом: пить и стараться не думать.

Начавший думать лишнее рисковал еще и сказать лишнее. Сказавший лишнее исчезал… Все понимали, куда. Сидящие у костра боялись и думать и не думать, боялись и врагов и друзей, боялись сказать и не сказать… Сейчас они боялись увиденного и услышанного, боялись Вальтера и Власова, боялись Тухачевского и Берию. И еще они больше всего боялись, что кто-то на них донесет. Причем двое из собравшихся боялись другого: боялись не успеть донести.

– Но почему именно мы должны?! Почему именно армия?! – высказал общую мысль кустистобровый.

– Армия – вооруженная часть народа. Особенно если в армию призывают почти всех мужчин. Армия не умнее, не лучше – но у нее есть сила.

– Но если она не умнее остального общества… Тогда какое же у нее право навязывать свои решения всем?

– Армия – это инструмент. Кто пользуется этим инструментом, тот и получает результат. Это как топор или лопата: можно рубить дрова, а можно – головы. Можно копать ямы под картошку, а можно закапывать людей живыми. Логично?

Лица приобретали оживленное, какое-то менее отчаянное выражение: концентрация ужасов оказалась великовата даже для людей закаленных.

– Вроде логично.

– Потому и важно, кто именно приходит к власти через военный переворот. Что нужно этому «пришедшему», что он собирается делать. Приходят к власти наполеончики – результат вы видели. Приходят к власти фанатики, помогают наполеончикам – результат вы тоже видели. Приходят к власти дураки – за их спиной сидят негодяи. А что будет от власти негодяев…

От полноты чувств Вальтер только пожал плечами, и за него закончил рослый, кустистобровый:

– Этот результат мы тоже видели.

Раздался такой взрыв хохота, что какие-то легкомысленные птицы вспорхнули с испуганным чириканьем.

– Потому я и говорю: брать власть можете только вы. Прагматики – и притом не одержимые идеей мирового господства. Прагматики, которые будут не воевать, а дружить с Германией… Тем более, в Германии тоже приходит к власти армия.

– А вот у меня такой вопрос…

Это все тот самый, рослый и густобровый. Вальтер кивнул, и он продолжил:

– Вот сейчас мы поговорим и разойдемся… А что будет, если мы не сможем принять решения?

– Давайте посмотрим.

В этот самый момент один из сидящих – тот самый активный и улыбчивый, – деловито направился в кусты. На недоуменные взгляды солидно определился:

– Отлить надо…

Нет… Вальтер не зря полазал по головам в этот вечер.

– Вам придется задержаться! – громко, уверенно сказал Вальтер. – Вернитесь к костру!

И не выдержали нервы у шпиона! Сдавленно крикнув, негодяй пустился бежать в лес. Куда? Зачем? Он сам бы не смог объяснить. И как сразу все поняли происходящее, как сразу, мгновенно включились! Значит, подобного ждали…

– Смерть предателю!

Трудно сказать, кто первым выстрелил. До десятка стволов плюнули смертью в бегущего. Власов не принимал участия в убийстве, смотрел грустно.