Измученный перелетом на старом русском турбореактивном самолете Янг лежит в крохотном двухместном номере. Первый в жизни полет не принес ему ожидаемой радости. Старая развалина гремела и дребезжала, кресла были узкими, а иллюминаторы слишком маленькими. Сначала он был потрясен видом крутых горных кряжей, но, начав рассматривать их в одолженный коллегой отца полевой бинокль, увидел, что первозданные склоны были уже укрощены. Столетия ожесточенного труда превратили их в лестницу, состоящую из тысяч нисходящих террас.

И теперь, ворочаясь на узкой постели, Янг жалеет о том, что увидел это. Всякий раз, закрывая глаза и пытаясь заснуть, он тут же представляет себе эти террасы шириной в несколько футов, со слоем почвы в несколько дюймов, создание которых потребовало стольких усилий и времени во имя лишней тонны зерна и дополнительного трейлера капусты.

Великая страна всегда лежит в низовьях,

Там, где сливаются потоки всей земли.

Непротивленье лучше Созиданья,

И маленькое царство победит,

Коли оно унизится безмерно.

Блинг всегда испытывал странные чувства по отношению к своему имени. Отец называл его Линг Ву в честь своего отца, который был каменщиком, а мать звала его Биллом в честь своего отца, который был миссионером. Хотя на самом деле он был наречен Уильямом.

Именно так с первого же дня его и стал называть учитель в Питтсбурге. А одноклассники прозвали его Вилли Ву и произносили это имя в одно слово, видя в нем индейские корни — у американских индейцев слово «виллаву» означало переменный ветер.

Затем, когда он устал от американских войн и показного раскаяния и перевелся из Питтсбургского университета обратно на родину, в Пекинский университет, преподаватели стали называть его Би. Би Линг Ву. Потому что, подписывая заявление, он поставил инициал «Б». Затем это имя превратилось в Би Винг Лу, в основном благодаря настойчивости одной студентки из Сиднея.

«Би Винг[1]Лу, потому что он такой стремительный черноглазый жучок, — пояснила она, проявив характерное для австралийцев пристрастие к словесной игре, — однако, боюсь, на стаера он не тянет, скорее он — спринтер, перелетающий с цветка на цветок».

И действительно, в команде Питтсбурга он бегал на 100 и 200 метров. Хотя и на этих дистанциях не показывал особо выдающихся результатов. И с возрастом, когда его перестали включать в забеги, ему пришлось сменить дистанцию. Китай стал благодатной почвой для его спортивной карьеры. Новомодные американские витамины, обувь и методики тренировок быстро сделали его чемпионом всех восточных провинций в беге на тысячу пятьсот метров. Время, которое в Штатах не могло бы считаться даже средним, принесло ему в Китае награды и почет. Его уважали все, за исключением бойкой и дерзкой Осси.

— Давай! — кричала она на последнем круге, размахивая часами. — У тебя есть шанс побить результат Мэри Деккер!

А теперь, после того как он представился американским журналистам как мистер Б. Линг, его стали называть Блингом.

Блингом Клосби.

— Прекратите паясничать, — уговаривал он их, — пока я не сообщил куда следует, что вы агенты КГБ.

— Этому все равно никто не поверит, Блинг, — качал головой фотограф. — Мистер Муд объяснил нам, что мы выглядим как настоящие американские капиталисты.

Муд был переводчиком, приставленным к американской группе. Ему было сорок, и он носил безупречный европейский костюм и стрижку. По тем же причинам, по которым за день до пробега были сняты знаменитые портреты Маркса и Энгельса, Муду намекнули, что хорошо было бы ему носить что-нибудь менее вызывающее, чем униформа Красной Угрозы. Тогда он нарядился в серо-голубой костюм с перламутровыми пуговицами и расшитыми обшлагами. Из-под брючин поблескивали ковбойские сапоги тайванского производства. На шее красовался туго затянутый платок, заколотый булавкой в форме шестизарядного револьвера. Он выглядел как персонаж какого-нибудь комикса.

Однако на таможне в аэропорту его одеяние ни у кого не вызвало смеха. Более того, оно придало ему даже угрожающий вид, особенно когда он, вальсируя, проводил их мимо таможенного офицера.

С самого начала было понятно, что Муду не нравится английский язык. Однако ему пришлось его выучить: результаты тестов говорили, что у него есть к этому склонность, а стало быть, ничего не оставалось, как овладеть этим отвратительным наречием.

Он занимался письменным переводом и испытывал затруднения в общении. Он не умел болтать и не умел шутить. Единственное, на что он был способен, — это с улыбкой говорить «нет», «нельзя» и «боюсь, это невозможно».

Поэтому журналисты испытали настоящее облегчение, натолкнувшись на Блинга, который сидел в холле гостиницы и, слушая по маленькому кассетнику «Освежись» в исполнении Диво, читал комикс про Спайдермена. Они так и замерли. Перед ними сидел молодой китаец в синих солнцезащитных очках и шортах, с давно не стрижеными волосами, торчавшими в разные стороны, как перья. Зрелище было впечатляющим.

— Ну и ну! — дружно зааплодировали они. — Настоящий пекинский панк.

— Тоже мне, беглые американские псы. Присаживайтесь. Я вижу, вы как раз собирались предложить бедному студенту что-нибудь выпить.

После трех рюмок джина и непродолжительной идеологической полемики его включают в группу, обещают подарить кроссовки и уверяют, что его настоящее имя в статье названо не будет.

— Не волнуйся, — заверяют американцы. — Никто никогда не узнает, что Блинг Клосби сбежал на Восток.

Сделка была заключена, и с тех пор Блинг сопровождал их повсюду. Муд спокойно отнесся к появлению этого представителя Новой волны, но решил извлечь из ситуации максимум выгоды. В каком-то смысле Блинг предоставлял мистеру Муду возможность стать еще более непроницаемым: Муд поручил ему отвечать на все возникающие вопросы. Когда его спрашивали: «Как производится отбор студентов в спортивной академии?», или «Существуют ли в Китае законы, по которым можно будет наказать этого сумасшедшего шофера, если он, скажем, задавит велосипедиста?», или «Зачем все-таки Китай устраивает это соревнование?» — он отвечал: «Это вам объяснит мистер Б. Линг».

— Тогда объясните вы, мистер Блинг, — не сдается журналист. — Если, как вы утверждаете, Китай хочет проявить себя с лучшей стороны, то зачем надо было устраивать марафон? Китайские бегуны будут просто задавлены.

Блинг наклоняется через проход так, чтобы его не слышал Муд.

— Вы должны понять, что для марксистов противоречия означают нечто большее, чем для вас, болванов. Ленин утверждал, что «диалектика — это изучение сущностных противоречий». Энгельс говорил: «Само движение уже является противоречием». А Мао считал, что революция и развитие вырастают из противоречий. Он полагал, что классическое философское утверждение: «Небеса неизменны, как неизменно дао» было выдумано феодалами, так как было им на руку. Следовательно, так называемый «путь» был разновидностью так называемого механистического материализма, или вульгарного эволюционизма, которые, по его мнению, вступали в противоречие с самой сутью трансцендентного метафизического даосизма прошлого. Сечете? Это было гениальным прозрением молодого Мао. Он не стал порицать старые пути, он просто вскрыл существующие в них противоречия.