Шергин зачерпнул голой ладонью снег, растер им горячее лицо. Затем, оглянувшись на лежащие вразброс трупы, в сердцах плюнул.

— Господин полковник, двое взяты в плен.

— А! Хорошо.

Это и впрямь было хорошо. Чересчур фантастически рисовался аэроплан, катящий по взлетной полосе посреди черной замороженной тайги, слишком неправдоподобной казалась быстрая смерть нескольких десятков инородцев. Загадочны были и ящики, улетевшие из-под носа. Теперь будет, кого спросить об этом.

Оба пленных оказались русскими: один смиренно повесил голову, другой, утихомиренный ударом в зубы, непреклонно смотрел перед собой. Среди трупов также нашлось несколько русских — тех, что держали на себе весь короткий бой.

— Взгляните, господин полковник, — окликнули Шергина.

Возле подводы, с которой перегружали ящики, лежала ничком баба: с головы сбили шапку, по снегу растрепались длинные вороные волосы. На ней были мужские, подбитые ватой галифе, валенки и дубленый полушубок. На спине чернела дырка от пули. Вокруг сгрудились солдаты, разглядывая покойницу с живым интересом.

— Баба-командирша.

— Свои прикончили.

— Слыхал я о бабах-комиссаршах у красной шантрапы. Из-под юбок-то краснорожим сподручней воевать.

— Та не, вони ж пид ихными юбками не промахивать учатся.

Громовый хохот, казалось, взметнул вокруг снежный вихрь. Шергин, усмехнувшись, велел перевернуть тело. Когда открылось лицо мертвой женщины, раздались удивленные возгласы:

— Тю, жидовка!

— Ну ровно гымназистка.

— Страшненькая… — пожалел кто-то бабу.

Взятое боем оружие и подвода были единственным призом, хотя и не столь ценным, как аэроплан, но все же не обидным. По возвращении в станицу обнаружился еще один трофей, совершенно иного свойства. С виду это была ничем не примечательная обтрепанная бумага, сложенная в письмо, с разводами не то от воды, не то от пота. Ее нашли при обыске пленного, того, что требовал усмирения гордыни при помощи рукоприкладства. Ознакомившись с содержимым, Шергин ощутил необыкновенное изумление и потребовал сейчас же доставить к нему в «избу» пленника.

Удрученный, но не растерявший остатков непреклонности, тот высокомерно кривил рожу, трогал разбитую губу и на вопросы отвечал снисходительно. Через какое-то время Шергин догадался, что пленный в самом деле снисходит до разговора, уверенный в глубоком невежестве допрашивающего.

— Что тебе известно о партизанской шайке Рогова?

— Только то, что они делают свое дело, — пожал плечами пленник. Он стоял, широко расставив ноги и держа руки за спиной, хотя не был связан.

— В чьем подчинении ты состоишь?

— Своего повелителя.

— Кого-кого? — слегка удивился Шергин.

— Алтан-хана, повелителя Золотых гор.

— Что-то не слыхал о таком. Какой-нибудь туземный князек?.. Впрочем, откуда бы у князька взяться аэроплану? — спросил он сам себя.

— Алтан-хан не князь, — отверг инсинуации пленник. — Он император.

— Даже не китайский мандарин? — поднял брови Шергин. — Ладно, предположим. Что было в ящиках?

— Если вы умны, ваше высокоблагородие, — усмехнулся пленник, — угадайте. Если нет, это знание для вас лишнее.

Шергин сел перед едва дышащей печкой, забросил в нее пару чурок.

— Может быть, ты и прав, — проговорил он. — Но в последнее время я получил слишком много лишнего знания. А это, к несчастью, затягивает. Как сладкий дурман… — Он помешал палкой угли. — Та женщина… девица… словом, хм, «прекрасная еврейка» — кто такая?

— Какая же это женщина, — тонко улыбнулся пленник. — Это товарищ Рахиль. Из самой Москвы.

— И тебя не интересует, кто из ваших людей послал ей пулю в спину?

— Кто бы это ни был, он сделал свое дело.

— Она была редкой стервой?

— Она была редкой сукой.

— Ну, один вопрос мы выяснили, — удовлетворенно сказал Шергин. — Перейдем к следующему.

Он медленно развернул найденную при пленнике бумагу.

— Откуда это у тебя?

— Нашел.

— Где?

— На груди одного офицера. Я помог ему расстаться с жизнью и в оплату взял у него кое-какие вещи. Но это случилось давно и не здесь.

Шергин был неприятно поражен такой откровенностью. Резким движением он сложил бумагу и убрал в карман.

— Я учту это, — произнес он и, помедлив, продолжал: — Разумеется, ты читал, что в ней написано, иначе бы не носил при себе. Неужели ты веришь в это? — Он пытался казаться бесстрастным, но все же голос чуть вздрагивал. — Веришь в предсказания священника?

— Я слыхал о кронштадтском проповеднике. Из христосиков этот был самый интересный. Ему было открыто… кое-что. Но, конечно, многого он не понимал и не знал. И в этой записи он много чего напутал, хотя схема в общем верна. Вот, к примеру, он говорит, что «красное иго» продержится семьдесят лет, а после придет освобождение и Россия возвеличится еще больше, чем раньше, и будет снова православный царь. На деле же все наоборот. Освобождение уже началось. Это знают пока немногие, а через семьдесят лет об этом будут кричать на улицах. Красные только помогут совершиться освобождению, но и они не знают об этом. Они всего лишь орудие уничтожения варваров, мешающих победе Великого учения. А когда совершится освобождение, никакой России не будет. Будет мировая империя с центром в Алтае, в тайной стране Шамбалыне, она же — Беловодье. Никакого дремучего царя, о котором никто не вспомнит. «Красное иго» рассыплется от одного движения пальца алтан-хана, императора Всемирной Золотой Орды. Последняя шамбалинская война закончится, силы тьмы будут повержены. И эта бумага служит для меня вернейшим напоминанием о будущем, — закончил пленник с горделивой полуулыбкой.

Пока он произносил этот набор нелепиц, Шергин задумчиво глядел в темный пустой проем окна. Все происходящее казалось ему удивительным бредом, ночной фантасмагорией в глухой зимней тайге с подвывающими недалеко волками. И в то же время он знал, что не сумеет избавиться от этого «лишнего знания», что вся эта почти мистическая история с аэропланом, переписанным кем-то листком из дневника Иоанна Кронштадтского, императором алтайской Золотой Орды будет иметь продолжение; что как бы ни хотелось ему обратного, он и сам уже вписался в эту историю, — и она поведет его туда, куда он совсем не хотел.

— Есть ли у него имя? — спросил Шергин, не оборачиваясь, и услышал, как пленник тихо рассмеялся.

— Имеющий разум сочти число его имени? — неверно процитировал он Апокалипсис. — У него будет много имен. А прежнее — Бернгарт.

Шергин вдруг озяб и вернулся поближе к печке. Но она тоже была теплохладной и не выдерживала соревнования с сибирским морозом.