Е. А. Смирнова, автор книги «Поэма Гоголя «Мертвые души», считает, что все упоминаемые в связи с Коробочкой птицы «прочно связаны в фольклорной традиции с обозначением глупости, бессмысленной хлопотливости или, попросту говоря, безмозглости — качеств, персонифицированных Гоголем в личности его героини». На самом же деле все гораздо глубже и интереснее. Чтобы картина Коробочкина ада выглядела цельной и законченной, писатель сопоставляет его хозяйку с одной из языческих богинь — Кикиморой!

Кикимора — дворовый дух, который считается злым и вредным для домашней птицы. Обычное место поселения — курятники, те углы хлевов, где садятся на насест куры. В курятниках вешают камни, так называемые «курячьи боги», для того чтобы кикиморы не давили кур. Занятие кикимор прямое — выщипывать перья у кур и наводить на них «вертун» (когда они кружатся как угорелые и падают околевшими). Не этим ли постоянно занимаются в доме у Коробочки? Кикимор представляют безобразными карликами или малютками, у которых голова — с наперсток, а туловище — тонкое, как соломинка. Они наделены способностью являться невидимками, быстро бегать и зорко видеть на далекие пространства; бродят без одежды и обуви, никогда не старятся и любят стучать, греметь, свистеть и шипеть. Коробочка, действительно, женщина небольшая, она бережлива и лишнего не износит, а уж насчет посторонних звуков, наполняющих ее дом, Гоголь говорит так: «Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево». А как старушка заглянула поутру в комнату Чичикова, когда часы снова зашипели и пробили десять, и в ту же минуту ловко ретировалась? Подобно всякой «богине», Коробочка способна предвидеть будущее: за три дня до приезда к ней Чичикова ей приснился черт, «такой гадкий, а рога-то длиннее бычачьих». Так что можно уверенно утверждать, что образ Коробочки создавался на основе представлений о Кикиморе. И не случайно в ее огороде читатель вдруг обнаруживает чучело на длинном шесте с растопыренными руками и салопом хозяйки на голове. Это и есть символическое изображение богини, защитницы посадок от птиц.

Имя помещицы олицетворяет то замкнутое пространство (дом, курятники, огород и сад), которое она охраняет. В сущности, гроб — это тоже короб. Приехавшему Чичикову Коробочка то и дело напоминает о своем покойном супруге: сушить кафтан и чесать гостю пятки следует непременно так, как делали покойному барину. Вкупе с этими напоминаниями хозяйка желает Чичикову не спокойной, а покойной ночи. Да и сам путешественник чувствует себя, что называется, на своем месте и сворачивается под ситцевым одеялом, прямо как змей, кренделем. Но было бы неправильным полагать, что двор Коробочки совершенно изолирован от внешнего мира и Божьего света.

Помещица помнит о Боге и уповает на его защиту, так что всю ночь по приезде Чичикова для обороны от нависшей над поместьем грозы перед образами горела свеча. Утром же солнечный свет сделал свое благое дело и растворил мглу. Окно, к которому подошел, одевшись, Чичиков, олицетворяет выход в мир света. Не случайно в этот момент взору Павла Ивановича предстает петух, враг нечистой силы, и произносит гостю на своем странном языке нечто вроде «желаю здравствовать» (Чичиков перед этим чихнул). Солнечный свет «оживляет» дом помещицы. К тому же, как выясняется, зовут ее Анастасия, что по-гречески значит «воскресение». Обитатели дома как бы переходят из мира мертвых в земной мир. Правда, самому Чичикову по завершении торгов предстоит еще одолеть лабиринт, составленный из проселочных дорог, но тут уже на помощь приходит хозяйка мертвого царства и дает в провожатые девочку Пелагею, одиннадцати лет от роду. Гоголь опять-таки соблюдает каноны мифологической традиции: служанками богинь древности были весталки (девственницы), не нагрешившие в миру и давшие обет служения своей божественной покровительнице. Но даже с провожатой путь по лабиринту не выглядел легкой прогулкой. «Хотя день был очень хорош, но земля до такой степени загрязнилась, что колеса брички, захватывая ее, сделались скоро покрытыми ею, как войлоком, что значительно отяжелило экипаж; к тому же почва была глиниста и цепка необыкновенно. То и другое было причиною, что они не могли выбраться из проселков раньше полудня. Без девчонки было бы трудно сделать и это, потому что дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыпят из мешка…» Как в старой доброй сказке, выбраться герою с того света весьма и весьма непросто…

Но Павел Иванович неудержим, энергии у него хватит еще не на одно погружение в Аид. Только-только выбрался он на столбовую дорогу, нашел трактир и собрался основательно, по-русски закусить, как уж навстречу к нему эдаким чертом спешит Ноздрев. «Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными, румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами. Свеж он был как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его». Ноздрев — пьяница, кутила, картежник и болтун, каких свет не видывал. Божится — и врет, божится — и врет. Как хотите, но прозвище ему одно — черт! Кстати, владения его представляют какое-то гиблое место. Поле, которым Ноздрев повел своих гостей, «во многих местах состояло из кочек. Гости должны были пробираться между перелогами и взбороненными нивами Во многих местах ноги выдавливали под собою воду, до такой степени место было низко. Сначала они было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не служит, брели прямо, не разбирая, где большая, а где меньшая грязь». Снова Чичиков, переходя границу ноздревских владений, как бы нисходит в нижний мир, царство Дьявола. А уж тут работают свои правила, тут нельзя не напиться, нельзя не сыграть в какую-нибудь игрушку, пусть это даже не такие азартные шашки, в общем, нельзя не потерять голову. И как знать, чем бы закончился этот кутеж, если бы, на чичиковское счастье, в дом Ноздрева не прибыл капитан-исправник с судебной повесткой для хозяина. Это-то и позволило Павлу Ивановичу выползти из ноздревского «болота».

Следующим пунктом его путешествия была усадьба Собакевича. Этого помещика можно охарактеризовать одним словом — медведь. «Когда Чичиков взглянул искоса на Собакевича, он ему на этот раз показался весьма похожим на средней величины медведя. Для довершения сходства фрак на нем был совершенно медвежьего цвета, рукава длинны, панталоны длинны, ступнями ступал он вкривь и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги Чичиков еще раз взглянул на него искоса, когда проходили они столовую: медведь! совершенно медведь! Нужно же такое странное сближение: его даже звали Михаилом Семеновичем». В мифологии медведь — символ подземного мира. Визит к Собакевичу — это для Чичикова еще один вариант погружения в бездну, тьму преисподней. На одной стороне дома Собакевича вообще все окна заколочены, а проверчено лишь одно маленькое, «вероятно понадобившееся для темного чулана». Берлога, в чистом виде берлога, а не дом. Или, точнее и правильнее, конура для Собакевича…

Руки у супруги хозяина вымыты огуречным рассолом, что символизирует ее связь с погребом — подземной кладовой, где хранятся соленья и другие запасы на зиму. Жизнь ее — постоянная забота о пропитании Михаила Семеновича, непрерывные хождения между погребом, кухней и столовой. Да и то верно, плоти, телесности в ее муже сколько угодно, а вот что до души, то знавшим Михаила Семеновича «казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного Кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности». В общем, бездушный медведь! Не забудем и неожиданное сравнение его с Кощеем, хитрющим змеем, обитателем преисподней. Переговоры Собакевича с Чичиковым и в самом деле напоминают поединок двух прожженных жуликов, двух человекообразных чудовищ. Чичиков однажды во время торга даже зашипел и подскочил на одной ноге, став похожим на большого и жирного змея. Что, впрочем, не очень испугало медведя. «Чертов кулак», Собакевич все-таки выторговал по два с полтиной за мертвую душу.