Второй правитель Лакедемона обещал отправить детей в Ломакин, где их не ждала бы голодная смерть или рабство, а ей всего-то и надо было, что внимательно слушать и тщательно запоминать, что болтают клиенты в борделе.

Алёна до сих пор помнила жесткие холодные пальцы хозяйки заведения, когда та ощупывала грудь, живот, ягодицы... Было тошнотворно и мерзко, очень хотелось оттолкнуть наглые руки и убежать.

― Ну, — сказала мадам, закончив осмотр, — тело, конечно, не первой свежести, рожавшее тело. Но все же ты нам подходишь.

За первые полгода Алёна, получившая прозвище Третья, научилась многому, что раньше ей даже и во сне не могло пригрезиться, но она терпела и улыбалась. Для нее заниматься «любовью» с посетителем было все равно, что давиться полусгнившей крысятиной и приговаривать при этом, поглаживая живот, что ничего вкуснее в жизни своей не пробовала. Сколько раз после очередного клиента хотелось залить слезами подушку, однако надо было готовить сообщение для покровителя.

Царь Роман приходил раз в месяц, и она пересказывала все, что услышала от мужчин или от других путан, которые частенько перемывали кости клиентам. Беда была в том, что ничего стоящего никто не говорил. Одни поругивали царя Романа, другие — царя Антона...

Но однажды в бордель пришел важный гость. Как оказалось, это был один из старейшин Лакедемона, и хозяйка лебезила перед ним с особенным бесстыдством. Обнаженные девушки выстроились в ряд, а он, брезгливо оттопырив губу, что-то бурчал под нос. Впрочем, на женские груди он совсем не смотрел, взгляд его скользил по ногам проституток, пока наконец не остановился напротив Алёны.

― Вот эта подойдет, — надменно выцедил он сквозь зубы.

Сердце Алёны сжалось, а по спине прошел ледяной ветерок. Что сейчас будет делать с ней это самодовольное чудовище? Но когда они оказались в апартаменте для особых гостей, а дверь была заперта, высокомерность с лица старика мгновенно исчезла, и он принялся почти смущенно говорить о своих фантазиях и предупреждать о конфиденциальности.

Двадцать минут спустя одетый только в собачий ошейник старейшина вылизывал ее ступни, называя своей госпожой, а она лупила его плеткой, обзывая всякими унизительными словечками.

Царь Роман остался очень доволен полученной информацией и позволил на два дня уйти в Ломакин к детям.

Так постепенно путана уверилась, что ее уже ничем удивить или унизить невозможно. Да, но к чему же это привело? Ее вырвало от отвращения, когда она вспомнила старосту Беглицы. «Какая мразь!» — всхлипнула Алёна.

Обняв колени, Аня сидела на песке и беззвучно плакала, перебирая в памяти весь этот ужасный день. Солнце, согревавшее спину, зашло за деревья, и море потемнело, приобретая бурый оттенок. На набережную медленно надвигался сумрак, а вслед кралась тьма грядущей ночи. Девушка вздрагивала и ежилась от неясных предчувствий, но не потому, что боялась темноты. Просто сейчас казалось, что вместе с последними лучами погаснет память о счастливой жизни и вся радость исчезнет с лица земли. Еще вчера она мечтала остаться в Таганроге, где так ясно видела себя, беззаботную и счастливую, под руку с Олегом... или бесстрашной охотницей, прикрывающей спину любимого... или отважной воительницей, спасающей жизнь отца своих детей... а еще хозяйкой большого трехэтажного дома, ждущей мужа из похода... Что ж, она готова была играть любую роль, только бы рядом с ним, но теперь точно знала: всему этому не суждено случиться. Такие наивные мечтанья могла позволить себе разве что десятилетняя дурочка, но никак не взрослая гражданка Лакедемона.

Загаданное на утреннем состязании, в котором третья стрела не попала в проклятую корягу, подтвердилось самым скорым образом. Аня слонялась по угодьям клана Творца, надеясь найти Олега. Она издали наблюдала, как женщины разделывают рыбу; как девчонки собирают выпотрошенные тушки и уносят в сторону больших сараев, где в корзинах хранились запасы еды; как несколько парней, стоя по пояс в зеленоватой воде, достают водоросли. Наконец, возле порта девушка увидела предмет своих мечтаний. Аня хотела окликнуть, побежать со всех ног, но, опасаясь оказаться в нелепом положении, сдержалась и размеренным шагом направилась в его сторону, как вдруг из ворот выскочила Каур и бросилась на шею Олегу... Они смотрели друг на друга, ладонь мулатки грациозно скользила по плечу и груди юноши, который гладил ее волосы, собранные в пышный хвост, а потом наклонился и поцеловал в губы, после чего, взявшись за руки, парочка помчалась в сторону Новой лестницы. Аня замерла, не в силах поверить увиденному.

― Обернись, — с тоской шептала она, — обернись, посмотри НА МЕНЯ.

Олег споткнулся и чуть не упал, но нуклеарка, хохоча, поддержала спутника и унеслась вперед. Словно повинуясь приказу, он повернул голову, безмятежно улыбаясь, лучась неземной нежностью и непередаваемым восторгом. Таким Аня его еще никогда не видела. Небрежно махнув рукой в жесте приветствия, Олег побежал по лестнице догонять мулатку, а Аня поплелась в свою хижину, чтобы никого не видеть. Однако стоило закрыть глаза, как перед ней представали Олег и Каур. Аня садилась, терла щеки и лоб, и, тяжело вздыхая, вновь зачем-то ложилась на жесткую солому, пытаясь заснуть — и все повторялось сызнова. Так она промучилась несколько часов, пока не наступило время ужина, и за ней прислали какого-то мальчишку.

― Я не хочу есть, оставь меня в покое!.. — крикнула она в лицо изумленному пацану и, всхлипывая, повернулась к стене.

― Ognuno sta solo sul cuor della terra, — произнес хриплый голос, — trafitto da un raggio di sole: ed e subito sera.

Девушка испуганно вздрогнула, подползла к двери и приоткрыла ее: прямо перед ней на песке сидел Заквасский. Шаман был сосредоточен и серьезен, без обычного насмешливого огонька во взгляде.

― Так вещал дух Иноземца, — спокойно продолжал Ян, — когда я единственный раз в своей жизни коснулся его в праздничную ночь. Хотя это цитата. Иноземец всегда говорит цитатами. А первым произнес эти слова Сальваторе Квазимодо. Он был... тоже шаманом, пожалуй.

― Что они значат?

― Каждый одинок на сердце земли, пронзенный лучом солнца, и сразу наступает вечер.

― Красиво, — произнесла Аня, отворачивая заплаканное лицо.

― И к тому же верно, — подтвердил Заквасский. — Но меня этот факт никогда не смущал. Я давно убедился, что, живя внутри своих иллюзий, мы все равно остаемся одинокими. Поэтому люди, впрочем, как и нуклеары, страшась себя, сбиваются в стаи, но не могут принять такую простую истину. Хотя тебя мои слова не утешат и не освободят. Веревки не позволят.

― Какие веревки? — девушка нахмурила бровки.

― Веревки, из которых сплетено сердце земли, на котором мы все обитаем. И каждый нуклеар, каждый человек, любое существо с самого рождения и до самой смерти окутано сетями, — шаман нашел в песке плоский камешек. — Просто сделаны они из разных материалов.