О том, что такое плывуны, знает каждый петербуржец — иногда эти штуки становятся настоящим бичом и здорово отравляют жизнь. Построенный на болотистой почве город имеет под землей множество полостей, заполненных водой. Это целые подземные озера или болота, в которых плавают громадные куски грунта. Эти куски грунта в заполненных водой подземных полостях и называются плывунами.

Чаще всего с плывунами сталкиваются строители метро. Если на пути пробивки нового туннеля встречается плывун, это становится целой проблемой. Когда плывун обнаруживается на месте, где собираются строить дом, — все, сделать с этим уже ничего нельзя, и дом там строить не станут — слишком опасно.

Конечно, в тридцатых годах восемнадцатого века, когда закладывалась и строилась церковь Всех Скорбящих Радости на Охте, никому не пришло в голову проверять почву на наличие плывунов — это было технически неосуществимо.

Впрочем, так строили в старину все здания — без проверки на плывуны. И ничего, большинство стоит до сегодняшнего дня. Кроме тех, что рухнули, конечно…

Что же случилось с фундаментом храма?

Фирма «Клаус технолоджиз инкорпорейтед» взялась осуществить реконструкцию подвала и фундамента старой церкви — укрепить основание, стены фундамента, сделать гидроизоляцию.

Единственным человеком, который был категорически против этой реконструкции, оказался настоятель храма отец Виталий Быстрое. Этот человек писал протесты во все инстанции и вообще делал все, чтобы приостановить начало работ.

— Видно, не договорились, — подытожил свой рассказ Сергей Петрович, захлопнув папку. — А когда «высокие договаривающиеся стороны» не приходят к консенсусу, результат всем известен.

Того, кто не захотел договориться, оказался слишком упорным — убивают. «Если враг не сдается, его уничтожают», — сказал советский писатель Максим Горький, ярко обосновав систему мафиозных взаимоотношений. Уж кто-кто, а Горький — «великий друг великого Сталина» все знал о принципах уничтожения несогласных…

— Когда батюшка погиб в аварии, — сказал Корзунов, — наши ребята предположили, что это не простая авария, а подстроенная. Отца Виталия убили, чтоб не болтался под ногами, не мешал осваивать крупные суммы. Видно, упорный был парень…

Можно было не сомневаться, что убийства священника и Димиса Лигуриса непосредственно связаны между собой. Но как именно связаны? Между ними что-то было, но что? Ведь ясно же, что Димис с Властосом проводили в храме по нескольку часов почти каждый день не для того, чтобы молиться.

А теперь отец Виталий убит и некого спросить. Мне оставалось лишь с яростью смотреть на то, как Тини-ит мастерски обрубает все мои зацепки, каждый раз опережая на один шаг…

— Знаешь, — сказал в сердцах Вазген, — ты, Олег, конечно, не обижайся, но я уже не рад, что связался с тобой. И что с тобой случилось в последнее время? Был человек как человек, а что стало?

Я с интересом посмотрел на него: а что стало?

— Куда ни пойдешь — везде за тобой трупы, — возмущенно пояснил старый товарищ. — Понимаешь, дорогой, так нельзя… На Кипр поехал — труп в номере оставил…

— На Крит, — поправил я машинально. — Я был на Крите.

— Какая разница? — с досадой махнул рукой Вазген. — Я спрашиваю: какая разница? Кипр, Крит… Труп — он везде труп. Неприятность, понимаешь? Теперь в Хельсинки-шмельсинки — тоже покойник. И не какой-то покойник, заметь, а твой собственный клиент. Прилично ли это, а? Что люди скажут?

Он покрутил головой:

— Нет, ты уж меня извини… Этому Ашоту-злодею я знаешь сколько денег заслал за то, чтобы он тебя оттуда с Кипра этого чистеньким вытащил? Знаешь сколько? Как отдавать будешь?

Он вопросительно посмотрел на него. Это уже был мужской разговор. Как говорится — пацанский. Ответ должен был прозвучать из моих уст достойно. Вазген и вправду сделал для меня много, и теперь я знал, что сказать ему в ответ на его справедливые, в общем, упреки.

— Найдется, — не спеша сказал я. — Думаешь, я зря повсюду ездил? Не-ет, брат. Одно место надыбал. Бабла немерено, как грязи. Можно взять.

Говорил я медленно, рублеными короткими фразами и цедил при этом слова — то есть говорил именно так, как принято между солидными людьми обсуждать серьезные вещи.

Солидные люди не сорят словами, не говорят ученых красивостей и не размахивают руками. Именно такой разговор Вазген должен был понять.

Он меня понял — тихо причмокнул языком и выразительно зыркнул по сторонам.

— Есть тема? — спросил он.

И я, важно кивнув, подтвердил:

— Реально.

На этот раз мы сидели в кафе «Ноев ковчег» вблизи площади Тургенева, куда меня завез мой старый товарищ. Тихий район, тихое место.

— Никаких танцев живота, — сердито сказал он, когда я заметил, насколько это заведение отличается от того, где мы сидели в прошлый раз. — Начинаю новую жизнь. Танцев больше не будет.

— Можно, я догадаюсь, в чем причина? — поинтересовался я, улыбаясь. — У тебя остались дурные воспоминания о танце живота, да? Точнее, о том, что было после танцев?

— Откуда ты знаешь? — вытаращился Вазген. — Ты заранее знал, да? Почему не предупредил?

В таких случаях следует быть аккуратным: мой друг — горячий человек, может, не дожидаясь ответа, сразу заехать в физиономию. Поди потом мирись…

— Я не знал тогда, не знал, — засмеялся я, откинувшись на спинку стула и закрываясь на всякий случай руками. — Потом только случайно узнал, когда уже поздно было тебя предупреждать.

— Десять дней алкоголь пить нельзя, — успокаиваясь, доверительно поведал о своих страданиях Вазген. — Прикинь, понимаешь, да? Десять дней… Антибиотик принимал.

— У Феликса лечился?

— Как обычно, — кивнул он. — Где ж еще? Хороший доктор, да. Смеялся только. Говорил — опытный ты человек, а не предохраняешься. А я не могу, потому что предохраняться — это цинизм. А у меня душа широкая, сердце чистое: я с каждой женщиной как в первый раз. Иначе не могу, любви хочу!

— Любви? — переспросил я и, склонив голову, невольно крякнул про себя. Да, любовь. Это слово все чаще в последнее время вспоминалось мне.

Я страшно боялся за Зою. Боялся потерять ее. Именно поэтому, от страха, вдруг всплыла догадка: а уж не люблю ли я ее?

Эта догадка не доставляла мне никакого удовольствия. Что хорошего в том, чтобы влюбиться? Бояться за человека, страдать, выстраивать с ним отношения…

Но данность сильнее тебя, и если уж влюбился, то ничего не поделаешь. Зоя сидела в моей квартире, и больше всего на свете я боялся, что с ней что-нибудь случится.

Конечно, приходилось думать и о себе. Убийство Константиноса Лигуриса фактически на моих глазах, средь бела дня в центре европейского города, свидетельствовало, что и мне осталось совсем немного. Игра пошла ва-банк, и ставки в ней высоки. Погиб несчастный Властос, за ним — Константинос. Следующим должен был оказаться я, и я понимал, что если этого еще не произошло, то лишь по чистой случайности, по везению.