Охнув от боли, профессор дернулся всем телом и захрипел. Его мутные глаза обвели комнату и лишь спустя несколько мгновений сфокусировались на нас с Зоей.

— Прости, — пробормотал он убито. — Я не хотел… Меня заставили…

Несколько капель слюны вытекли у него изо рта и повисли на бессильно отвисшей нижней губе.

— Это невыносимо…

Бешеная ярость охватила меня. Я был зол прежде всего на себя, на свое безрассудство и непредусмотрительность. И на этих мерзавцев, издевающихся над беззащитным стариком, который доверился этой Ане, считал ее своей женой — эту гадину…

В ту минуту я даже не думал о том, что наконец угодил в устроенную для меня ловушку. Таких ловушек было две на Крите, и из них я сумел вырваться. А сейчас меня подловили прямо здесь, в самом неожиданном месте — в доме старого профессора.

Резко обернувшись, я увидел, что священник все еще держит меня на мушке.

— Что вы делаете? — крикнула Зоя Ане. — Что это значит? Вы что, с ума сошли? Немедленно снимите его!

— Ага, ты хочешь повисеть с ним рядом? — злорадно усмехнулась та, приближаясь к Зое. — Тебе жалко старика? Ничего, скоро тебе станет жалко себя, глупая сука! И своего любовника тоже. Вы хотите умереть вместе, а? Это будет очень романтично.

Она издевательски посмотрела на нас обоих.

В этот миг меня ударили по затылку чем-то тяжелым. Видимо, это отец Виктор нанес мне удар рукояткой пистолета.

От неожиданности я потерял равновесие и упал на ковер. В голове загудело.

Сквозь гул в ушах я услышал, как Аня говорит что-то своему напарнику. Это был тот самый язык, слышанный мной в пещере на Крите, где я однажды чуть было не расстался с жизнью. Похоже, под звуки этого языка мне все-таки предстоит умереть здесь, в родном городе…

В следующую секунду послышался глухой удар и болезненный крик Зои, после чего она, сваленная ударом, оказалась на ковре рядом со мной.

«Эта скотина ударила женщину, — пронеслось у меня в голове. — Впрочем, что удивляться: видимо, они с самого начала не относились к нам как к людям».

В моем кармане зазвонил мобильник. Он верещал до тех пор, пока Аня, нагнувшись, не вытащила его из моего кармана. Швырнув на пол, она наступила на телефон ногой и раздавила его.

Словно угадав мои мысли, отец Виктор приблизился и, аккуратно прицелившись, ударил меня носком ботинка в лицо. Несильно, чтобы я не потерял сознание. Угодил в рот и лишь разбил мне губы. Сейчас он был совсем не похож на сонного и заторможенного человека, которым предстал передо мной в храме несколькими днями раньше. Куда делись его равнодушие, тусклые глаза и размеренный ленивый голос?

Сейчас передо мной был человек активный, оживленный и торжествующий. Человек-победитель.

— Вы — не люди, — сказал он мне, наклонившись. — Вы — жалкие глупые твари. Ты думал перехитрить нас? Этого не будет никогда! Не может новый человек тягаться с нами, вы для этого не приспособлены.

Вести беседу лежа на полу и глядя снизу вверх на человека с пистолетом, который стоит перед тобой, — довольно бессмысленное занятие и выглядит комично, но в ту минуту я все равно оставался сыщиком, то есть человеком, главным и любимым делом которого является добывание информации…

— Мы? — переспросил я, с трудом шевеля разбитыми губами. — Мы — новые люди? А кто же вы?

Склонившееся ко мне лицо исказилось странной гримасой — торжества, боли, величия…

— Мы — посланники вечности, — произнес отец Виктор, сверкая глазами. — Мы — люди Великого Червя, его слуги.

— А когда вас хиротонисали в священника, — спросил я, — и пели «Аксиос», вы рассказали епископу о том, что вы — человек Великого Червя? Или воздержались?

— Ах, это… — Губы отца Виктора изогнулись в презрительной улыбке. — Какое значение имеют ваши дурацкие новые религии? Разве можем мы относиться к ним серьезно? Мы — посланники вечности!

— Никогда и никому не проникнуть в нашу тайну, — произнесла жестким голосом Аня, стоя позади нас. — Слышите, вы? Никто и никогда не проникнет в нашу загадку до тех пор, пока мы сами по собственной воле не явим себя миру. И тогда вы все станете тем, для чего только и предназначены, — нашими рабами.

— Вашими рабами? — откликнулся я, не в силах переварить весь этот бред и пережить в сердце своем то положение, в котором мы с Зоей внезапно оказались.

Минойцы все-таки дотянулись до нас. Этот бред, морок, кажущийся нереальным, сейчас реален, как никогда!

Мы лежали на ковре — безоружные и беспомощные. Рядом с нами висел голый хрипящий старик, которому мы не могли помочь. А над нами стояли оборотни — торжествующие, достигшие своей цели. Оборотни, лишь прикидывающиеся людьми, нашими согражданами, а на самом деле с младенчества воспитанные в духе презрения к нам, в чужести, враждебности всему нашему миру. И скоро мы с Зоей и несчастный профессор станем очередными жертвами в длинной цепочке минойских жертв, тянущейся сквозь века.

Отец Виктор снова сказал что-то на незнакомом гортанном языке, состоявшем, казалось, из одних согласных, и цокающем, подобно пению птиц.

— Да, хватит разговаривать, — ответила Аня.

Она круто развернулась и подошла к Саулу Ароновичу.

— А ты, старый похотливый дурак, — обратилась она к нему, — ты и вправду думал, что я стала твоей женой, потому что ты мне интересен? Самонадеянный урод! Ты был нужен, потому что казался опасным, понял? У тебя в руках были бумаги, в которых написано о том, где находится наше сокровище. Ты сам не мог их прочитать, но вокруг тебя вился предатель нашего народа — Димис. Что ж, теперь опасность миновала и в тебе больше нет надобности, старик.

Аня повернулась к нам и, весело сверкнув черными глазами, спросила:

— Кого нам убить сначала? Вас двоих или этого жалкого человечка?

Не дожидаясь ответа, она сделала шаг и взяла с каминной полки нож. Длинный нож, слегка изогнутый, каким, вероятно, был убит в хельсинкском туалете Константинос Лигурис.

— Ты не верил в существование минойцев? — сказала Аня, вскинув голову к Саулу Ароновичу и становясь к нему вплотную. — Ты говорил, что мы не могли выжить и сохранить себя все эти тысячи лет. Наивный человек, ты еще называл себя ученым! Народ Великого Червя не может исчезнуть. Не то что вы, новые народы. Раньше вас мы пришли и позже вас уйдем.

С этими словами Аня взметнула нож, и я, невольно наблюдавший за этим, закрыл глаза.

В комнате наступила тишина, в которой слышалось лишь тяжелое дыхание измученного профессора. Насколько я мог судить, в последние минуты жизни Саул Аронович уже слабо воспринимал происходящее, и это было его счастьем. Думаю, что он уже не слышал последних слов, сказанных ему женой-оборотнем, и даже не видел сверкающий нож, нацеленный в него ее тонкой рукой.

— Нет, — прошептала рядом со мной Зоя. — Не может быть… Этого не может быть, я не верю…