Парадокс состоит в том, что «управление Путиным» оказалось делом гораздо более тонким и сложным, требующим более изощренных инструментов, чем до этого «управление Россией», по крайней мере – посткоммунистической Россией. В общем и целом до самого последнего времени неформальная «понятийная» схема управления Россией в чем-то напоминала управление небольшим кооперативным ларьком. Она была достаточно примитивна. Элита правила страной сообща, как собрание дольщиков. Права частной собственности не были четко оформлены. Из кооператива могли при случае и исключить. Пайщики нередко брали на себя исполнение тех или иных административных функций. Сферы влияния делили по-свойски. Кто-то садился на нефть, кому-то доставались «стройки века», а кому-то – только книготорговля. Не обходилось без стычек, могли и «перерешать», т. е. перераспределить сферы влияния. Внятной границы между «собственниками» и «администраторами» в этой системе не существовало. Одно плавно перетекало в другое.

Путин заседал в правлении своего кооператива, как князь Владимир восседал с дружиной во главе стола. Здесь самым важным была рассадка: главное – правильно (т. е. ближе) сесть. Структура власти напоминала простую русскую матрешку – ближний круг, допущенные к столу, стремящиеся быть допущенными к столу и т. д. В этом было что-то неуловимо «советско-цековское», недаром рисование схем «путинского политбюро» стало занятием, которое долгое время неплохо кормило многих русских политтехнологов. Сидя внутри самой маленькой матрешки, Путин казался «первым среди равных», но, как теперь выяснилось, его это со временем стало утомлять. Инициатива с установкой памятника князю Владимиру на Воробьевых горах явно запоздала, сегодня в тренде памятники Ивану Грозному губернского масштаба. Кризис не был причиной изменения структуры русской власти, а стал лишь катализатором процесса, который давно назрел.

Новая структура управления, которая формируется на наших глазах, больше напоминает многопрофильный концерн, чем потребительский кооператив. Примитивной «артельно-политической демократии» наступает конец. Далеко в прошлом остались те времена, когда рядовой пайщик мог запросто открывать двери кабинета председателя правления. Тех, кто этого не понял, ждут не просто разочарования, а самые настоящие потрясения. Кое-кто уже успел сойти с рельсов, многие еще в пути. Все процессы и отношения во власти становятся многоступенчатыми и гораздо более формализованными. Личная власть оказалась на поверку в России гораздо более регулярной, чем коллективная.

Новая структура власти находится пока еще только в самом зачаточном, можно сказать, эмбриональном состоянии. О деталях пока говорить не приходится, но общий профиль виден уже сейчас. В глаза бросается в первую очередь осязаемое разделение на акционеров и менеджеров. Как и в любом солидном бизнесе, оно не абсолютно, но существенно. Крупные акционеры могут занимать определенные позиции в совете директоров и в правлении, а топ-менеджеры могут владеть небольшими пакетами акций, но разница статусов всегда будет ощутима: Вайно всегда будет Вайно, а Сечин будет Сечиным (пока не лишится пакета акций). Так или иначе, намечается тенденция разделения политики и администрирования внутри ранее единого и неделимого пространства русской власти. Теперь очень условно внутри этого пространства можно обозначить административную матрицу и политическое поле, существующие параллельно.

При этом происходит заметная иерархизация как внутри акционеров, так и среди менеджеров. Беспорядочную толчею у властного стола сменяет вход строго по пропускам, причем разной категории. Акционеры делятся на владельцев акций типа А, типа B, а также типа С, D и всех остальных. К владельцам акций «первого класса» относится крайне ограниченный круг лиц, их можно пересчитать по пальцам. Другие бывшие дольщики ушли во второй эшелон. Очень многие вообще вместо акций получили облигации, которые дают право на часть прибыли, но уже без всякого права голоса. Такими владельцами облигаций могут со временем оказаться практически все старые и новые олигархи. Менеджеры все меньше ощущают себя собственниками и все больше осознают свою роль как администраторов вверенных им активов. Кто оказался слишком непонятлив, может остаться на пару, а то и больше лет для дополнительных занятий в специальной школе в Лефортово. Сейчас активное обучение проходят в основном руководители регионов и чиновники в ранге заместителя министра и ниже. Но почти нет сомнений, что на эти курсы со временем пойдут и руководители более высокого ранга, включая топ-менеджеров государственных корпораций.

Крупные чиновники, особенно руководители силовых ведомств, конечно, всегда будут оставаться политическими акционерами. Но их опцион уже ограничен, а со временем правила выкупа политических акций ими будут еще больше ужесточаться. Их общение с Путиным уже никогда не будет разговором с «когда-то равным». Выживут лишь те, кто сумеет изжить в себе эту дурную привычку. Для вновь приходящих государственных менеджеров строгая иерархия с самого начала будет естественным состоянием, им не надо будет переучиваться и привыкать к новому стилю. Может быть, поэтому у них больше перспектив.

В свою очередь, политические акционеры будут не столько непосредственно администрировать свои властные функции, сколько следить за тем, чтобы по всей вертикали менеджмента у них было свое представительство. Если начальник следственного департамента связан с одним акционером, то его заместитель должен быть связан с другим. Поэтому, когда начальник одной службы ФСБ идет, к примеру, на повышение, маловероятно, что его заместитель займет освободившуюся вакансию – это нарушило бы общий баланс представительства. Каждое новое назначение в таких условиях становится похоже на игру в политические пятнашки, что в свою очередь делает кадровую политику очень сложной, приближая ее к лучшим византийским образцам.

В России сверхцентрализация на первых порах парадоксальным образом ведет к росту институализации и, следовательно, к повышению способности власти адаптироваться к разнообразным внутренним и внешним вызовам. Собственно, необходимость дать ответ на эти вызовы и стала триггером изменений. Но все это работает на укрепление режима только в краткосрочной и среднесрочной перспективе. В долгосрочной же перспективе эти изменения, напротив, могут вызвать его дестабилизацию и коллапс.

Нынешний политический режим в России демонстрировал длительное время уникальную живучесть именно благодаря тому, что на место институтов сумел поставить власть неформальных, часто полукриминальных и криминальных сообществ, а вместо законов использовал достаточно длинные и изощренные «понятийные цепочки» (своды неформальных, укорененных в традиции правил поведения). Путин был одновременно и главой государства, и лидером формально не существующей, но могущественной и весьма разветвленной организации, живущей по своему собственному кодексу поведения, несоблюдение которого, в отличие от несоблюдения законов, чревато самыми серьезными неприятностями. Эта уникальная путинская «универсальность», его способность быть одновременно князем света и князем тьмы, в значительной степени объясняет успех его многолетнего правления.

Однако, начав процесс насильственной структуризации, формализации и институализации своей власти исходя из тактических политических соображений, Путин стратегически разрушает основы созданной им системы, устраняя ту понятийную гибкость, с помощью которой он до сих пор так успешно выходил из всех политических передряг. Коррупция остается сегодня в отсутствие идеологии единственным эффективным связующим элементом русского дома, его спасительным эфиром. И Путин до сегодняшнего дня умело пользовался коррупцией в целях укрепления своей личной власти. Сейчас же в тех же самых целях (интересах) он должен начать бороться с коррупцией, нарушая тем самым общественный договор со старыми элитами. Положение Мюнхгаузена, который пытается вытянуть себя из болота за волосы, кажется более перспективным.

Путинская регулярность вступает в непримиримое противоречие с «понятийностью и чрезвычайщиной», но при этом не может их полностью заменить, так как не является идеологически полноценной хотя бы в той степени, в какой ею была власть позднесоветского периода. Попытка нынешнего режима использовать в качестве идеологического суррогата франшизу русского евразийства обречена на провал, потому что евразийцы потребуют непомерно большое роялти за аренду своего «бесценного дара». Все это рано или поздно приведет к появлению в создаваемой Путиным системе власти глубоких противоречий, не устранимых никаким