В стане кабинетных потери были значительно тяжелее: из восьми приехавших на сделку в живых остались лишь трое — оба кабинетных и водила «уазика», причем все имели ранения различной степени тяжести. Горские дровосеки не пожелали отправляться в свой последний поход в гордом одиночестве — срубили на прощание целую рощу равнинных деревьев.

Состояние уазного водилы и кабинетного брюнета оставляло желать лучшего: они оба получили множественные ранения конечностей и на момент нашего приближения даже не предпринимали попыток оказать себе первую помощь, хотя у каждого в руках я еще издалека рассмотрел перевязочные пакеты, которыми их снабдил запасливый русый. Сам же русый держался молодцом: приложив марлевый тампон к раненому правому предплечью, он хрипло орал на высокого плечистого мужика в бекеше — судя по всему, казачьего атамана. Напористо этак орал — в буквальном смысле буром пер.

— Ну че ты разоряешься, нах! — досадливо воскликнул атаман, хмуро глядя в нашу сторону. — Я ж тебе, нах, объяснил, за ча така херня получилась. Дозорный прискакал, нах — так и так, бля, грит…

— Да фуля мне твой дозорный! — бешено взвизгнул русый. — Ты смотри, что ты натворил! Мы с тобой как договаривались? Какого хера ты приперся? Нет, ты посмотри — посмотри на них! Ты мне их обратно вернешь?! А?! Что я их матерям скажу?! — Тут он начал тыкать пальцем раненой руки в сторону трупов своих бойцов, развернулся по оси и увидел меня. — An… — поперхнулся русый, резко замолк и отчего-то начал пятиться назад. Видимо, не ожидал увидеть меня живьем. Видимо, ожидал совсем наоборот. Видимо, приложил к данному процессу определенные усилия: судя по пороховой копоти на руках и лице, ролью стороннего наблюдателя в этом боестолкновении он не ограничился.

— А! Замолк, нах, — удовлетворенно констатировал атаман, потирая ладони широкие и ласково мне подмигивая. — Заглох, бля, пятиться начал, как та рака. Ну, поглядим, нах, что ты нам щас запоешь… А ну, хлопче, кажи батьке, нах, какого рожна ты тута забыл?

— Они меня продали, — сипло выдавил я — громче не получилось, слаб был.

— Не понял, нах! — нахмурился атаман, грузно подскакивая ко мне и подставляя ладонь к уху. — Ты ранен?

— Грит, наркотой кололи, — охотно пояснил небритый. — Грит, сам двигаться не могет — совсем.

— Живодеры, — констатировал атаман. — Ракалы. Ну, какими непонятными вещами вы тута занимались?

— Они меня продали чеченам, — сообщил я. — За миллион долларов. Чего тут непонятного?

— О! — атаман поднял палец вверх и, развернувшись вполоборота к русому, ткнул указующим перстом в грудь державшего меня Петрухи — дежурного киллера. — А ну, дозорный, нах, кажи батьке — что видал? Для ча станицу в ружье поднял, нах?

— Дык чаво… — засмущался белобровый Петро. — Ну, эта… Парня они привезли, — он ткнул пальцем в сторону благополучно допятившегося к расстрелянному «рафику» «Скорой» русому. — А бабки эти дали, — теперь Петро потыкал пальцем в сторону горских недвижных тел. Шмыгнул носом, почесал свободной рукой затылок и несмело резюмировал:

— А ты, батько, сказал как: наши будут выкупать с плену хлопца… Ну, дык я скумекал — не то!

— Значитца, гришь, с плену выкупать… — недобро прищурился атаман. — И чтобы не мешали, значитца… Ага. А я-то, нах, верил тебе, падаль. А ты, оказывается, иуда. Ты, оказывается, своего брата-славянина…

— Я все объясню! — торопливо воскликнул русый. — Ты не понял — тут кое-какие нюансы, сразу все не охватишь! Отойдем, я тебе растолкую…

— Фуля тут растолковывать, нах! — с деланной ленцой зевнул атаман. — Все и так ясно. Деньги где?

— Вот, тут, пожалуйста! — заторопился русый, забыв держать раненую руку, захромал к «уазику», выдернул из-под сиденья продырявленный в нескольких местах «дипломат». — Тут много, на всех хватит! Там в их машине еще должны быть — такой же кейс, столько же примерно, ну, я так рассчитываю… — тут он встретился взглядом с атаманом и почему-то осекся.

— Ну и любо, — мирно констатировал атаман, чуть ли не силой выдирая кейс у русого. — Мы люди небогатые, нам деньги всегда пригодятся.

— Так что ж… — неуверенно пробормотал кабинетный. — А мне как же? А что ж — такие жертвы, и все напрасно? Нет, давай как-нибудь…

— Чуб, возьми еще одного — тащите хлопца к машинам, — не желая выслушивать русого, распорядился атаман. — Гомон! Гомон, ну-ка, дуй к ихней иностранной тачке, поищи там саквояж — вот такой же, как этот. Быстро! Петруха, бери наряд, бери этих, — красноречивый жест в сторону кабинетных и уазного водилы, небольшая пауза, и… — И по-быстрому в расход. Не хоронить — иуды. Православные так не делают. Все — делать!

— Ты не понял! — отчаянно закричал русый, пытаясь вырваться из цепких лап тут же приступившего к выполнению задачи Петрухи и невесть откуда взявшихся двух его подручных. — Я тебе все объясню — ты просто не так понял! Руки! Руки убери, сиволапый! На кого руку поднимаешь, сволота?! На полковни…

Бац! Крепкий удар прикладом оборвал вопль раненого. Небритый Чуб и еще один здоровенный хлопец подхватили меня под мышки и поволокли к казачьим «уазикам». Заметив, что посланец извлек из джипа «дипломат», атаман радостно крякнул и пошел за нами следом, словно торопясь покинуть место событий. А я изо всех сил выворачивал голову назад — почему-то не верилось мне, что этих людей сейчас вот так просто возьмут и расстреляют. Это было не правильно, не вписывалось это в обстановочные рамки! Одно дело — убить плененного и допрошенного врага в рейде, когда оставлять его в живых смертельно опасно для тебя. И совсем другое — расстрелять пленного на своей земле, практически в мирной обстановке, просто из-за того, что он одной с тобой веры и потому — иуда. Не правильно! Этого врага нужно волочь в свой стан, с максимально допустимой выгодой для себя допросить, вытащить кучу информации, а потом уже думать, как с ним поступить…

— Шлеп! Шлеп! Шлеп! — раскатисто защелкали сзади винтовочные выстрелы. Я инстинктивно зажмурился и отвернулся.

— Что, не нравится? — криво ухмыльнулся шедший рядом атаман. — Осуждаешь, поди? А ты не вороти рожу, хлопче. Не вороти… Тут наша земля. Искони мы здесь. И законы у нас свои — уж не взыщи. А знаешь, почему тут наша земля? Потому что живем мы по этим самым своим законам. А жили бы по вашим — человечьим, на этой земле давно бы уже чечен хозяйничал…

— Антон! Анто-он!

О! Как звучит — Антон! Почти Антуан. С этаким леможским прононсом, сильно в нос: «Антуан». А-ха! А голосок-то какой певучий да зазывный! Мадемуазель Жане.

Коко Шанель. Круассаны с апельсиновым соком и кофе, варенный в песочной жаровне. Эротика в розовом мраморе!

Можно подумать, что мы во Франции. И солнце как раз светит так ласково, так нежно, лживо обещая мировое благоденствие минимум на неделю вперед, будоража воображение самовольно вползающим в неоднократно травмированную черепную коробку фантомом бесконечных виноградников с налитыми янтарным золотом бусами грядущих бордо, божоле, шато де — сколько их там…