— Анто-он! Антоша! Черт… Да где ж запропастился этот тунеядец?

Ну вот — последнее совсем напрасно. С неба на землю. А я уж было возомнил себе невесть что. Чуть ли не Сент-Экзюпери. Славный летчик, легендарный романтик. Всю жизнь мечтал стать летчиком и бороздить какие-то там, к известной матери, просторы. Увы мне, увы — я отнюдь не летчик. Я скорее товарищ из летучего отряда. Это я — Антон, прошу любить и жаловать. Когда пришла пора представляться, я ничтоже сумняшеся назвался атаману своим подлинным именем. Подумал почему-то, что рабочая фамилия Шац может вызвать у моих спасителей отнюдь не самые радужные эмоции. Казаки все же. И вообще, что-то размечтался я сегодня не в тему: виноградники, французели, розовый мрамор… Видимо, до сих пор препараты мерзкие кабинетноориентированные действуют. Францией здесь даже отдаленно не пахнет: ежели только я не отстал сильно от жизни за последнюю неделю и станица Литовская Стародубовской губернии не попросила политубежища на исторической родине Бурбоновского тейпа. И прононс тут ни при чем. Татьяна позавчера весь день стирала, вешала белье во дворе, а было сильно студено — вот и подхватила насморк. Сплошная проза.

— Анто-он! Ты где? Ты не упал там где?

Джохар с пониманием смотрит на меня, разевая белозубую пасть, и лениво потягивается, прикрывая умные глаза. Ничего, мол, не поделаешь, приятель, такая вот у нас хозяйка настырная да голосистая.

Джохар — это не глюк, не игра больного воображения и вообще явление, имеющее самое отдаленное отношение к бывшему президенту суверенной Ичкерии. Как гласит легенда, год назад соседская сука в очередной раз неурочно ощенилась и приплод решили утопить — и так собак по станице бегает немерено, шагу ступить негде. Ликвидацию производили дети с обоих дворов и, дабы как-то оправдать сие жестокосердное деяние, обозвали четыре слепых комочка шерсти привычными слуху каждого казачонка именами: Джохар, Шамиль, Салман и Мовлади. Так вот: Шамиль, Салман и Мовлади вполне благопристойно захлебнулись буквально с первых попыток, а вредный Джохар, более крупный и жизнестойкий, нежели его собратья, долго не желал расставаться с жизнью. Голова щенячья упорно выныривала на поверхность каждый раз после очередного толчка палки, которой орудовали дети, крохотный розовый нос в черных крапинках умоляюще вздергивался вверх, к солнцу, натужно пускал пузыри, не желая навсегда пропадать в вонючей мутной луже. Проходящий мимо Илья (ныне покойный муж Татьяны) не смог вынести такого зрелища и отнял у детей щенка.

Так и остался Джохар на подворье и вскоре стал полноправным членом казачьего сообщества. Вон он сидит — здоровенный умный кобелино с разноцветным носом, обжора и лентяй…

— Анто-он! Да Господи боже ж мой! Ну куда ты запропастился?!

— Да иду, блин, иду! — грубовато буркнул я, в три приема поднимаясь с завалинки, на которой до сего момента отдавался не по-зимнему ласковому солнцу, и пошлепал за угол. — Чего раскричалась-то? Горит, что ли?

Выскочившая на крыльцо Татьяна озабоченно осмотрела меня с ног до головы и открыла было рот, дабы высказать свое сомнение в целесообразности моего нахождения в течение столь длительного периода на улице. Но напоролась на мой суровый взгляд и резко переменила мнение.

То-то же! Я тут вот уже вторую неделю борюсь за свою независимость, и плоды этой борьбы место имеют: как с беспомощным инвалидом, требующим пристального ухода, со мной уже никто не смеет разговаривать. Я воин, мужик. Не дам сатрапам возобладать — особливо тем, которые в юбках.

— Да я это… Ну, того, — Татьяна замялась, подыскивая предлог — желание побранить меня за нарушение режима, судя по всему, уступило место атавистическому смущению девицы перед сердитым добрым молодцом. — В общем, хотела попросить — ты того… Ну, сенца коровам закинь в ясли. Все равно гуляешь ведь — так хоть польза будет. Сумеешь?

— А там у тебя автокормилка-автопоилка, и пульт с шестистами рычагами, — съязвил я, направляясь к сеновалу. — Ты меня совсем за инвалида держишь?

— Да ты ж городской, — примирительно бросила мне в спину хозяйка. — При чем здесь инвалид? Сколько титек у коровы-то, хоть знаешь?

Я прекратил движение и озадаченно обернулся. Вот так вопрос! А действительно — сколько титек? Надо было в школе лучше учиться, запоминать, когда зоологию преподавали. Ну и сколько же титек? Или это очередной сельский прикол?

— Полагаю, это вопрос непринципиальный, — отчего-то покраснев, буркнул я. — Это, в общем-то, не влияет на удои, насколько я знаю…

— «Непринципиальный»! — передразнила меня Татьяна. — «Полагаю»! Тоже мне, каменные джунгли! Смотри — не разберешься с сеном, позови, я помогу. — И озорно подмигнув мне, скрылась за дверью.

— Ух, зараза! Погоди, поправлюсь окончательно, я тебе покажу, где раки зимуют, — с чувством вымолвил я, глядючи вслед хозяйке. И, подавив противоречивый вздох, заковылял к сеновалу.

Вот таким макаром я здесь прохлаждаюсь уже девятый день. Как справедливо заметил седовласый горский воин

Гасан (УАЕД), «они не правильно меня кололи», имея в виду намеренное выведение из строя моего железного организма вредоносными кабинетными (ЦН). Нейролептический плен отпускает неохотно, с большими потугами и незначительным прогрессом. Возможно, это вызвано отсутствием квалифицированного медицинского вмешательства и какой-либо медикаментозной помощи организму извне. Насколько мне известно, мое теперешнее состояние мало чем отличается от состояния любого нормального индивида, насильственно посаженного на иглу. А таковые индивиды самостоятельно избавиться от пагубного привыкания не могут, даже будь они йогами-ударниками или мастерами спорта международного класса по преодолению наркотической ломки. Им эскулап с препаратами нужен да уход правильный. Но увы — то, что я выше перечислил, в станице Литовской и близлежащих окрестностях отсутствует напрочь. А есть местный фельдшер — тутошний помощник смерти Серега Бурлаков, которого в недалеком прошлом вышибли из какой-то воинской части за пьянство. Ему атаман и поручил мой «вывод» — как говорится, за отсутствием гербовой на простой пишем. А тут, насколько я понял, слишком простая.

— Ляжать! Непрерывно ляжать! Никуда, на улицу, на хер, не выпускать! Молоком с медом поить! Капустой квашеной кормить, огурцами солеными, яблоками мочеными! Молоки селедкины давать. В баню таскать через день! И выйдет все, на хер, — через жопу да пот. А я буду заходить смотреть. Да — коль помрет ненароком, сразу позовите. Я его вскрою, посмотрю, отчего помер…

Вот таким примерно образом проинструктировал литовский коновал Татьяну, когда произвел первичный осмотр. На мой дурацкий вопрос по поводу вспомогательных препаратов и меднаблюдения фельдшер грозно выпучил глаза и инспекционным тоном рыкнул:

— Какие, на хер, препараты?! Сдурел? Такие сложные хворобы только естественным путем и лечатся! Через жопу и пот. Ляжать! — И гордо удалился, не преминув на прощание стрельнуть у Татьяны бутылку водки.

Домочадцы, как ни странно, наставления этого противного коновала восприняли буквально. Не усомнились ни капельки. И с ходу принялись пичкать меня квашеной капустой, огурцами, молоками, затем навели пару литров кипяченого молока с медом. А после того как я, плача от бессилия, вынужден был все это употребить, потащили в баню, где на пятнадцатой минуте пребывания в страшной жаре ваш покорный слуга благополучно и обверзался прямо на полке. Не по злому умыслу, а ввиду несовместимости употребленных накануне ингредиентов. Стыдно было — хоть застрелись. Хорошо, пацаны не видели: случился сей конфузец, когда меня мыла Татьяна, не доверившая сыновьям столь ответственную процедуру. Она все-таки женщина, всякого повидала на своем веку. В общем, сплошная принудительная гомеопатия с обсерваторским уклоном.