Дни становились короче. Дул холодный ветер, а от небесного свода, подернутого лиловыми облаками, становилось еще холоднее и тревожнее. День ото дня северные ветры усиливались, по ночам слышалось их немилосердное завывание, природа засыпала под плотной снежной мантией.

Наступила зима, Яго слушал гул бурь в горах, изнемогая от ностальгических воспоминаний и понимая, что ожидание возвращения на юг продлится долго, потому и кажется бесконечностью. Однообразное существование скрашивалось только в моменты, когда он занимался лечением монахов от всяких болячек, или сидел в залах обширной монастырской библиотеки, или беседовал с восьмидесятилетним братом Аркадио, с которым играл в «выжималку» — мавританскую игру с тремя цветными фишками, которые гоняли друг за другом по доске, как собака за кошкой. Голые поля, болота и леса буквально убивали. Когда же, когда придет весть от магистра?

* * *

Несмотря на все усилия, Яго не мог преодолеть тоску, то и дело переполнявшую сердце, словно весеннее половодье. Его лицо осунулось и стало угрюмым по прошествии стольких долгих месяцев без новостей из Севильи. Вот уже год, как он заключил себя в стенах Веруэлы, разделив с монахами их заботы: жатву, молотьбу, сбор винограда на монастырских полях и в садах; он помогал им пополнять чаны и корыта травяными сборами, собирал и яблоки — но желанное письмо от Вер Церцера все не приходило. Получается, о нем забыли?

Севилья, Субаида, донья Гиомар и Ортега уже начали сглаживаться, уходить из памяти, когда наступившая Пасха с ее шествиями во славу Богоматери и гуляниями собрала девушек на выданье в ярких юбках, вуалях и чепцах. Голубое небо, юная красота и цветение лугов только усугубили мрак в душе опального лекаря. «Какая же подлая сила могла заставить их забыть обо мне?» — мучился он в своем уединении.

Прошло еще одно лето, утомительное и душное, и снова осень неумолимыми ветрами обрушилась на леса и рощи, которые разродились желтым и пурпурным листопадом. Постепенно этот ковер по утрам стал покрываться белесым инеем, а в душе у Яго расцвела меланхолия — такая, что даже отеческое отношение приора не могло ее хоть как-то унять.

У него было странное ощущение, что он попал внутрь ка-кого-то механизма, из которого уже никогда не вырвется, так и будет до конца в нем крутиться. Когда он думал об этом, его душу накрывала тревожная и смутная волна безысходности.

С вершины Монкайо налетали ледяные порывы ветра, заполняя холодом помещения и кельи. Закутавшись в шерстяную накидку, Яго бродил с братом аптекарем по скалам Аньона, собирая листья и корни, силясь представить при этом, как живется Субаиде. Будь что будет, но после Сретенья, в феврале, он вернется в Андалусию, это твердо решено.

Однако его планы неожиданно поменялись.

В морозный день празднества Святых мощей некий торговец, который возил от них в Тарасону на рынок травы и мази, дернул веревку колокольчика на входе, и резкий звон прорезал безмятежную тишину монастыря ордена цистерцианцев. Брат сторож уже собирался прогнать этого возмутителя спокойствия, пришедшего в неурочный час беспокоить добрых людей своими торговыми делами, но тот помахал письмом, которое должен был вручить мастеру Фортуну или, если его не будет, аббату. На шнурке, свисавшем со свитка, виднелась сургучная печать с королевским знаком лечебницы Арагонцев Севильи.

У Яго забилось сердце, он поспешил в келью, предчувствуя продолжение действия, прелюдию новой тревоги и новой надежды. Церцер сообщает о новых несчастьях или просто сухо рассказывает о ситуации? Быстро войдя к себе, Яго в нетерпении вскрыл печать, развернул свиток и впился глазами в готический шрифт, жадно скользя по строкам:

Дорогой Яго! Привет тебе. Это письмо я рискну переправить в твою обитель Веруэлы, что в Арагоне, воспользовавшись оказией — с одним из торговцев.

Понимаю, как ты обеспокоен, находясь в неведении, но зная о той непрестанной череде интриг и смут, что сотрясают Кастилию, унижая человеческое достоинство. Посему пишу тебе, что для внимательного наблюдателя не могли пройти незамеченными события, которые благоприятствуют твоему скорейшему возвращению в Севилью и нашему вожделенному намерению раскрыть тайну библиотеки аль-Мутамида. Дело в том, что, хотя нет никакой надежды вернуться к золотой поре правления короля Альфонса, произошли кое-какие изменения при дворе и в хитросплетениях государственной политики, которые благоприятствуют нам.

Объясняю. Тебе необходимо знать, что дон Педро продолжает отсутствовать в Севилье и пресловутая борьба между «ряжеными» и «трастамарами» перенесена на другие сцены в Леоне, Бургосе и Вальядолиде, где находится двор и его сторонники. Так что же это за новые обстоятельства вокруг короны, которые сложились в нашу пользу? Они существенны и многое меняют. В особенности одно, которое напрямую позволяет тебе вернуться и восстанавливает твое честное имя.

Из уст в уста передается слух, что король вступил в серьезный конфликт со своим фаворитом герцогом Альбукерке, любовником матери доньи Марии, с которой он порвал отношения и которую заключил в башню Монтальбана. Причина? Жестокая казнь в Талавере — по ее приказу и без его ведома — доньи Элеоноры де Гусман, сожительницы его отца короля Альфонса. Дон Педро, которым дотоле эта парочка вертела по-своему, отказался от женитьбы на Бланке де Бурбон, которую ждут изгнание и позор, потому что в самую ночь перед свадьбой он застал ее в постели с собственным единокровным братом доном Фадрике, который пока чудом спасся от расправы, однако таким неслыханным оскорблением его величества сам же и подписал себе смертный приговор. Так что его палачом станет теперь сам дон Педро[164].

В Севилье только и говорят, что об увлечении короля одной дамой необыкновенной красоты — Марией де Падилья, девушкой прелестной, добропорядочной, с немалыми духовными задатками, которая нашла общий язык с королем в увлечении магией и чернокнижием, ее имя уже мелькает в заклинаниях мавров и цыган. Некоторые даже утверждают, что она приворожила дона Педро, но народу нравится судачить о королевской экстравагантности и пылкой страсти.

Тем не менее продолжаются гонения против сторонников бастардов Трастамара, Кастилия превратилась в страну опустевших полей, сожженных городов, людского отчаяния. Призрак междоусобной войны постоянно висит над нашими головами в угоду неуемным амбициям тех и других. В конце концов кто-то из этих боевых петухов, либо дон Педро, либо дон Энрике[165], может быть, самый из них кровожадный и безжалостный, останется один на кастильском троне, но война между ними, смерть и горе оставят неизгладимый след в несчастном нашем королевстве, потому что дон Педро заявил, что никаким бастардам, будь их хоть сотня, хоть все зло объединится, не вырвать у него корону.