Арджент закрыл глаза, борясь с поднимающимся из живота и готовящимся разорваться в нем экстазом. Он до последнего, сколько мог, цеплялся за этот миг.

Сейчас он проснется. Сейчас он ее потеряет…

Горячий поток удовольствя хлынул сквозь него, и он выдохнул вздох недоверия вместе с излиянием семени. Арджент не мог снова набрать воздух в легкие. Мог лишь выстреливать семя, скованный каждой сжавшейся мышцей, держащей его в плену наслаждения. Охваченный беспримесно чистым блаженством. Пульсировавшим из него, изливавшимся из него, купавшем в своей теплоте ее лоно и продолжавшим разряжаться в его последних отчаянных толчках.

Буря прошла так же внезапно, как и накрыла его, оставив за собой сокрушительные разрушения. Ужас обратил его кровь в лед раньше, чем в нем остыло тепло похоти.

— Вы… все еще здесь.

Он стоял со своим влажным достоинством и холодной вспышкой ужасной действительности.

— А где мне еще быть?

Замешательство сливалось в ее голосе с чем-то еще, делавшим его хриплым и низким. В нем поднялось отвращение. Сожаление? Страх? Боль?

Боже. Что он сказал ей? Что они только что сделали…

Она — она — под ним. Она дрожала, когда он взбирался на нее. Он принудил ее…

Черт.

— Кристофер?

Арджент вслепую кинулся к двери, ударом ноги распахнул ее и неверными шагами побрел по сумрачному коридору. Побежал. Побежал от темноты. От белой женщины своих снов.

От фантазии, в одно мгновение обернувшейся кошмаром.

Кристофер рассаднил костяшки пальцев, нанеся удар по грубой деревянной колоде, которую, нагрузив сверху камнями, поставил в своем тренировочном зале. Дождь барабанил по стеклу, и проникавший в комнату серый свет позднего утра превращал снаряды Арджента в тусклые тени.

Проклиная отсутствие концентрации, он приветствовал острую жгучую боль как старого друга. Боль поспособствует сосредоточенности, кровь — ясности мысли.

«Я хочу вас».

«Тогда я ваша».

Резкий вскрик, не сразу осознанный как собственный, разорвал пустоту комнаты, когда он вновь сжал травмированный кулак и еще раз ударил колоду. И еще раз. И еще раз.

Этому он учился всю свою жизнь. Ву Пин начал с песка, чтобы на костяшках пальцев и ребре ладони образовались твердые мозоли. Затем они перешли к ведрам, наполненным галькой и доскам. Наконец он бил кулаком в стены тюрьмы, обагряя камни своей слабостью, пока его кожа не загрубела настолько, что больше не кровоточила.

Кровь означала, что он стал слишком мягок. Слишком слаб. Что его можно сломать.

«Позови меня. Произнеси мое имя».

«Кристофер… пожалуйста».

Он был не понаслышке знаком с просьбами распростертых под ним людей и удушением их мольбы. Но ее врезались в него зазубренным камнем. Она молила об освобождении?

Он не мог сказать. Он не мог вспомнить. В глубине души он был рад, что не видел ее прошлой ночью и память о страхе или боли на ее лице не вставала как образ, навсегда запечатлевшийся перед его мысленным взором.

Черт возьми! Казалось, это был сон. С нею это всегда был сон. Такие слова не могли прийти ему на ум, когда он бодрствовал. Такие примитивные желания не принадлежали к миру дневного света. Мужчины, подобные ему, не дарили женщине судороги блаженства.

Их это не заботило.

В этот раз колода раскололась под его кулаком.

Он занимался этим для того, чтобы чувствовать себя подобно вечности, с маниакальным физическим упорством умерщвляя ум. Пот бежал по его голому торсу холодными ручьями, кровь пульсировала, вздувая под кожей вены. Мышцы вспучивались и горели.

Однако ему не удавалось забыть мягкость между ее бедер, блаженство чувствовать ее под собой, толчки его бедер в ее лоно.

Он принудил ее. Считая девственницу шлюхой, взял ее как продажную девку. Ворвался в нее как варвар, но в тот раз она хотя бы согласилась. И тем не менее его передергивало от того, что он натворил.

«Не… останавливайтесь».

Он рыскал в тумане желания и безумства, отчаянно пытаясь разгадать скрытый смысл этих слов. В его сне она подгоняла его, поощряя его взять ее.

В его кошмаре он взял ее против ее воли.

На самом деле он излил семя в женщину впервые в жизни. Что, если она… Что, если они сделали…

— Твою мать. Твою мать. Твою мать, — сопровождал каждый новый удар ревом бессилия Арджент.

— Я бы не позволил вам говорить так при маме, — с мягким упреком произнес тоненький голосок, вклинившись в эхом разносившиеся непристойности. — Ей не нравятся ругательства.

Замечательно. Сколько их он произнес вчера вечером?

Якоб вышел из дверного проема и вошел в комнату, остановившись, чтобы изучить оружие на стенде, с которого свисала веревка подъемного блока. Его пальцы с восхищением ощупывали небольшую деревянную ручку удавки Арджента.

Кристофер открыл было рот, чтобы приказать мальчику выйти, но неожиданно для себя спросил:

— Ты видел ее?

— Она одевается.

Якоб погладил несколько метательных кинжалов.

— Она… в порядке?

Проклиная себя за прорывающееся в голосе беспокойство, Кристофер сжал травмированный кулак.

— А почему с ней что-то должно быть не в порядке?

Для подобных вопросов здесь слишком небезопасно.

— Не трогай! — рявкнул он.

Якоб отдернул руку от блестящего пистолета, и, как показалось, пристыженно спрятал ее в карман брюк.

— Извините, — пробормотал мальчик и вспыхнул. — Вы разбили? — Он подбежал к колоде, почтительно положив на нее руку, а потом вытянул шею и поднял глаза. — Когда я оделся, Уэлтон сказал спуститься к завтраку, и тут я услышал грохот. Вы это кулаками?

При взгляде сверху проклятые очки превращали ребенка в одни гигантские глаза с тощими, свисающими конечностями. Кристофер не сразу смог разглядеть его.

— Вы, наверное, ужасно сильный, если разбили такую прочную деревяшку.

Нотка сожаления в голосе мальчика тронула его, и Кристофер посмотрел вниз и увидел, как Якоб, нахмурившись, водит пальцем по разлому колоды.

— Я ужасно силен, но тебе не надо пробовать повторить. Это скорее требует знаний, дисциплины и гибкости, а не силы.

Он подошел к полке в углу и достал бинт, которым можно было замотать суставы. Скосив глаза на перевязанное предплечье, Кристофер вздрогнул от воспоминания о нежной заботе Милли.

— Мама никогда этого не смогла бы, — рассуждал Якоб. — И я тоже.

— Ерунда. — Кристофер снова подошел к мальчику, обматывая бинтом руку. — Боевое искусство, которым я занимаюсь, несколько десятилетий назад преподавала монахиня на Востоке. Говорят, что она могла разбить камень ударом пальца.