надеялась, что это не так, потому что рано или поздно опять придется заговорить о Говарде, ведь невозможно под бдительным оком матери сохранять отношения в тайне. И еще сложнее вообразить, что у нее будет достаточно свободы, чтобы с ним видеться, не говоря уж о том, чтобы провести с ним ночь, теперь, когда мать окончательно уверилась в том, что она инвалид. Реакция на новый голубой ковер не оставляла сомнений: любые перемены вызовут протест.

После изнурительного восхождения по лестнице, с передышкой на полпути, которая, казалось, никогда не закончится, мать наконец при помощи Джин улеглась в постель.

Джин попыталась изгнать из комнаты запах сырости посредством электрического обогревателя, которым пользовались только в исключительных случаях, потому что это было и опасно, и накладно. Из обтрепавшегося шнура торчали оголенные провода, а вилка дребезжала в розетке. От нагревательного элемента исходил мощный запах приплавившегося к нему горелого пуха, который потом пришлось маскировать, побрызгав “Ландышем” от “Ярдли”. Эта комбинация не возымела успокаивающего эффекта и вызвала у матери приступ чихания, после которого она совершенно ослабела и взмолилась о свежем воздухе.

В конце концов она устроилась с чашкой чая, журналами и прописанным ей болеутоляющим в пределах досягаемости, и только тогда, кажется, обратила внимание на Джин как на личность, которая существует отдельно от нее.

– Ну а ты-то чем все это время занималась? – осведомилась она.

Я проводила ночи со своим женатым любовником под носом у его соседей, забросив дом и оставив молоко киснуть на крыльце. Может быть, завтра, когда мать окончательно вернется в привычную жизнь, этот непростой разговор и состоится, но не сегодня.

– Я убрала стручковую фасоль и написала Дорри. И купила новые полотенца в ванную. Всё как обычно.

34

Надо было позвонить Гретхен, но Джин все медлила, объясняя себе, почему нужно отложить звонок и сначала сделать что-нибудь другое, не такое тягостное. Ведь пока они не встретились, не так трудно отмахиваться от связанных с Говардом угрызений совести, но лицом к лицу ей рано или поздно придется прибегнуть ко лжи или недосказанности – а ведь такое поведение она презирала.

И еще кое-что ее беспокоило. Со времени разговора с Китти Бентин Джин не отпускало мрачное чувство, что в стенах Святой Цецилии творилось что-то совсем не богоугодное. Она ни за что не выскажет Гретхен свои подозрения в отсутствие доказательств, но эти подозрения неизбежно встанут между ними, как злой дух, будут еще одним препятствием на пути к откровенности.

А получилось так, что Гретхен ей сама позвонила и спросила, могут ли они встретиться как можно скорее. Ее голос по телефону казался взволнованным, и иностранный акцент стал вдруг очень заметен.

– Если хотите, я могу приехать завтра, – предложила Джин.

Раз уж она взяла быка за рога, откладывать нет смысла. День был рабочий, но это тоже считалось работой, а как оставлять мать одну в нерабочие часы, она еще не успела придумать.

– Нет, это должна быть среда или пятница, когда Марта преподает. Квартира будет в нашем распоряжении.

Джин не стала спрашивать, почему отсутствие Марты – необходимое условие для их свидания, но испытала облегчение. Когда она узнала, как прохладно Марта приняла Маргарет, в ней зародилась определенная враждебность, и она не хотела бы ее закреплять еще одной непростой встречей.

– Можно попросить вас об одолжении? – сказала Гретхен, когда они условились о дне и времени и разговор исчерпал себя. – Скажите, если вам неудобно. У меня дома на кровати осталось пуховое лоскутное покрывало. Вы не могли бы его забрать и привезти мне? Оно розовое с зеленым.

– Да, я знаю, о чем вы говорите, – не подумав, ответила Джин.

– Я бы попросила Маргарет принести его в субботу, но оно слишком громоздкое.

– Конечно. Загляну сегодня после работы и заберу.

– Спасибо. Здесь в подвале бывает очень холодно.

Позже, вспомнив этот диалог, Джин пережила минуту настоящей паники. Неужели Гретхен могла не заметить ее неожиданно близкое знакомство с обстановкой спальни? Или ловушка была расставлена намеренно, а Джин в нее уверенно ступила? В вопросах двуличия она была новичком; если она хочет пережить предстоящую встречу и не выдать себя, ей придется быть начеку.

Недостающий кусок цветного стекла в парадной двери на Луна-стрит так и не заменили, и к нему добавился еще один свежий пролом, тоже закрытый фанерой. В общем коридоре стояли велосипед и коляска для близнецов и сушился открытый зонт. Бугры верхней одежды на вешалке почти закупорили проход. С трудом продвигаясь вперед, Джин решила не снимать пальто. Было похоже, что, если добавить еще одну вещь, слетит со стены вся конструкция. К тому же было ужасно холодно.

Гретхен ждала ее в дверях квартиры, одетая в шерстяные брюки, толстые носки, фуфайку и щетинистый сотканный вручную жилет-накидку, на вид как два коврика, сшитых в районе плеча. Некогда блестящие волосы были сальные, под глазами темные круги. Если это эмансипация, Гретхен она не к лицу.

Они неуклюже обнялись поверх стеганого покрывала, которое Джин несла, свернув и перевязав бечевкой. В теплых объятиях Гретхен вся неловкость была позабыта.

– Проходите, проходите, – пригласила она. – Я так рада вас видеть. Я приготовила шпицбубены. Помните их?

– Конечно, – рассмеялась Джин. – Это не так давно было.

– А кажется, что давно, – сказала Гретхен, погрустнев. Но взбодрилась, вновь обретя покрывало, которое аккуратно развязала, тут же смотав бечевку в опрятный клубок. – Спасибо, что принесли. Тут зверски холодно. Мы можем завернуться в него на кушетке.

Даже под присмотром Гретхен студия не очень изменилась. Здесь по-прежнему преобладали мольберт, холсты, альбомы для рисования, краски, тряпки, банки и разнообразные предметы, которые, возможно, окажутся на одном из полотен Марты. В углу рядом с кушеткой и журнальным столиком – в жилом пространстве – находился сверток пожитков Маргарет; границы ее территории, с возмущением подумала Джин.

– Вид у вас шикарный, – заметила Гретхен, когда Джин решилась снять пальто.

На ней было то самое темно-синее платье, надетое в качестве дружеского жеста, подходящая по цвету кофта, а на шее красный шелковый шарф. Джин не могла ответить Гретхен тем же, не погрешив против искренности, поэтому показала на жилет и спросила:

– Интересная вещь. Вы ее сами сшили?

– Нет-нет, это Марты. У нее когда-то был ткацкий станок, но потом его пришлось продать. Она в нем рисует, удобно – руки свободны. Он на вид ужасный, но теплый и хороший, поэтому я его одолжила. Я оставила дома столько своих вещей.

Перед словом “дом” была легчайшая заминка.

– Может быть, вам как-нибудь заехать и забрать их? Я уверена, что Говард не станет возражать. Они ему ни к чему.

– Ну… – Гретхен