Рой Дрейк. Может быть, если грамотно разыграть эту карту, он согласится отложить публикацию на неопределенный срок.

31

Джин решила, что будет честно все вкратце изложить Рою Дрейку до начала редколлегии. И без свидетелей будет проще пережить его разочарование и возможное недовольство.

– Получилось хуже некуда, – сказала она. – Мы не ближе к истине, чем были в самом начале. История совершенно тупиковая.

Она смотрела, как он бросает три куска сахара в чай и размешивает дужкой очков.

– И тебе не удалось опровергнуть ее утверждение никакими другими способами?

– Пожалуй, нет.

– Звучит как-то не очень уверенно. Ты же вроде говорила, что она искренняя и не притворяется.

– Говорила, – с запинкой сказала Джин, зная, что она и сама не вполне честная и искренняя. – Я позволила себе отвлечься на… домашние проблемы и перестала копать и задавать вопросы. Хреновая я журналистка.

Рой поднял руку – может быть, слабо возражая, – но вслух возражать не стал.

– Было бы любопытно увидеть, как она отреагировала на то, что пересадка кожи не удалась.

– К сожалению, меня при этом не было. Доктор Ллойд-Джонс сказал, что она умоляла его повторить эксперимент. Но он был на это не готов. Он, кажется, не придает пересадке кожи такого значения, как другие двое.

– Но все равно это интересная история. – Он взглянул на часы; редколлегия начиналась через пять минут. – Да, научных доказательств у нас нет. Но и найти брешь в ее показаниях мы не смогли. Значит, можем подать это как неразгаданную загадку – “Загадочный случай с Гретхен Как-ее-там” – и при этом не сообщать ничего, что не соответствует действительности. Вот факты – а дальше пусть читатель решает.

Джин содрогнулась. Пусть читатель решает? С тем же успехом можно бросить ее на съедение волкам.

– Их брак распался. Меня беспокоит, как публичность скажется на ребенке – если об этом пронюхает крупная газета.

– Их супружеские проблемы не очень нас касаются, – сказал Рой. – Это она обратилась к нам, а не наоборот. А развод – уже совсем не такое скандальное событие, как когда-то. Мы вложили в эту историю много времени, она необычная и представляет законный интерес для наших читателей. А если ее подхватит какое-нибудь национальное издание – тем лучше. Мы же всегда на это и надеялись, правда?

– Но без научных доказательств…

– А разве один из докторов не остался при своем мнении?

– Доктор Ллойд-Джонс. Он сказал… – Джин открыла свой блокнот и пролистала несколько страниц скорописи до предложения, подчеркнутого три раза, – что утверждение опровергнуть не удалось.

– Великолепно. Мы можем это использовать. Может статься, публикация вытащит на свет божий еще каких-нибудь экспертов или даже свидетелей.

– Мне все равно не по себе.

Рой покачал головой.

– Переживешь. Можем напечатать это в первую неделю декабря. Хороший материал к Рождеству. Отправь юного Тони сделать пару снимков матери и дочери.

– Ладно, – сказала побежденная Джин. – Я свяжусь с Гретхен. Я все откладывала этот разговор, думала, что, может, мы вообще высосали из пальца эту историю.

Она вспомнила, почему еще избегала встречи с Гретхен, и покраснела.

– Молодцом. Еще что-нибудь?

– Нет, это все. Спасибо.

Она поднялась, чувствуя, что ее переиграли, и все из-за ее собственной нечестности и уклончивости.

– Хотел сказал, что ты в последнее время хорошо выглядишь. Более… бодрая? Посвежевшая?

У Джин вытянулось лицо.

– Посвежевшая?

– Нет, неподходящее слово. Спокойная. Здоровая. Цветущая.

А сейчас он перестарался, подумала Джин, чтобы сгладить “посвежевшую”, удел стареющих одиноких женщин, с незапамятных времен нелюбимых и, тем не менее, все еще трепыхающихся.

– У тебя изменилась прическа.

– А, я просто в кои-то веки воспользовалась феном.

– В общем, тебе идет.

– Может быть, я немного успокоилась, потому что матери получше.

– Это очень хорошая новость, – сказал Рой Дрейк, который регулярно и искренне интересовался ее здоровьем и даже послал ей корзину экзотических фруктов не по сезону из “Хэрродс”; но мать слишком плохо себя чувствовала и эту роскошь по достоинству оценить не смогла.

За прошлую неделю произошли некоторые улучшения. Прописанный от инфекции мочеполового тракта пенициллин, кажется, заодно очистил и омраченный разум. Мать впервые узнала и поприветствовала Джин. Разговор шел по рациональному и предсказуемому руслу. Галлюцинации последних недель позабылись. Как ни радовалась Джин такому развитию событий, она немного жалела, что материнские провалы в памяти не были избирательными. Из памяти стерлись не только карманники, королева Мария и барсуки, но и самоотверженные бдения у ее постели после дня работы, драгоценные часы, которые она могла бы провести с Говардом. Скоро, возможно, через считаные дни мать вернется домой, и для Джин закончится короткий глоток свободы, а любую отлучку придется выторговывать и планировать заранее.

Ситуация еще сильнее осложнялась тем, что изменился распорядок жизни Маргарет, и теперь в рабочие дни она жила с Говардом на Бердетт-роуд, а выходные проводила с матерью на Луна-стрит. Это решение приняли все стороны, сочтя его наиболее практичным и способствующим благополучию Маргарет. Она снова могла ходить в школу и из школы вместе с Лиззи, как и было до перемещения в Челси, и оставаться у Лиззи, пока Говард не вернется с Бедфорд-стрит.

Один раз Джин приехала на ужин к отцу и дочери в роли добровольной тетушки, но ей было очень не по себе от того, что она заняла за столом место Гретхен, и она больше так не делала. С Говардом она не могла обменяться даже взглядом, чтобы не выдать их обоих, и потом в тоскливом одиночестве отправилась в свой пустой дом.

Пока все обстояло таким образом, они с Говардом могли быть вместе только с вечера субботы до воскресного утра. Стоило им поздороваться— прильнув друг к другу в прихожей, как только закрывалась входная дверь, – и время, которое всю неделю еле плелось, начинало торопливо подталкивать их к очередному прощанию. Они никуда не ходили, они с восторгом погружались в домашнюю повседневность, не разлучаясь ни на минуту: принимали вместе ванну, готовили еду бок о бок у плиты, перестилали постель, курили последнюю за день сигарету в саду, глядя в ночное небо.

– Стоп, не двигайся, – как-то раз сказал Говард, когда они полусидели-полулежали на кушетке, голова Джин у него на коленях. – Послушай.

Пластинка закончилась, и услышать можно было только царапанье иглы по винилу.

– Что? – спросила Джин.

– Это счастье. Разве ты не слышишь?

Она не глядя нащупала его руку.

– Слышу, – сказала она шепотом, потому что счастье робко, и его легко спугнуть.

Он больше не говорил о Гретхен, ни с грустью, что было бы ужасно, ни с горечью, что было бы еще хуже. Конечно, это не означало, что он никогда о ней не думает. Десять лет брака так просто не сотрешь. Но он был не из тех мужчин, которые получают удовольствие,