– Ты же не индус, – сразу нашла, чем оправдаться, Агнешка и еще сильнее оголилась. – Перед индусом я бы тоже не сидела так.

Мне нечем было ответить ей, кроме как встать перед ней на колени и с головой уйти в этот чудный соблазн, источавший запах молодого луга и парного молока…

Потом мы уснули, и я проснулся минут через двадцать с ощущением того, что куда-то опаздываю. Агнешка лежала в своей обычной позе эмбриона, с той лишь разницей, что одна щека ее покоилась на ладони. Конечно, она была намного симпатичней эмбриона, и я какое-то время неотрывно смотрел на нее, будто решил писать ее впоследствии по памяти.

На террасе я закурил и с удивлением обнаружил, что вторая сигарета вызывает у меня меньше отвращения, чем первая. От дальнейших раздумий о своем нехорошем поступке меня отвлек Антип, шагавший лениво по площади. Я окликнул негромко его и сделал знак, что сейчас спущусь к нему. Он, прищурившись от улыбки, оглядел меня и сказал:

– Никак курить снова начали, Тимофей Бенедиктович? Понимаю, понимаю! В такие волнительные моменты не то что закуришь… Как себя чувствует Агнешка?

– Прекрасно, – ответил я. – Только вот плохому учит: закурил, женщинами опять же снова увлекся…

– А то вы будто прекращали ими увлекаться! – усмехнулся Антип. – Вон леди Памела опять вас требует. Звонил доктор Сингх, умолял нашего доставить вас к ней. Ну да ладно… Вы к нам когда зайдете?

– Завтра, – ответил я. – Завтра обо всем поговорим и бумаги заодно подпишем.

Я хотел подняться снова к себе, но передумал и уселся на скамейку напротив пруда. Лихорадочное состояние, в котором я пребывал с момента появления Агнешки, потихоньку уходило, не принося, однако, облегчения. Я чувствовал себя, как с похмелья. Я что-то говорил, шутил, смеялся, любил Аги и даже иной раз пускал слезу умиления, и вместе с тем внутри меня была пугающая пустота. Снова захотелось курить, и я понял, что вернулся туда, откуда, казалось бы, убежал безвозвратно еще десять лет назад – от этой унизительной зависимости от табака. Нет, нет, пытался убедить я себя, все это кончится максимум через месяц. Я брошу сам и отучу от этого Агнешку. Мы будем ездить по белу свету, вести здоровый образ жизни, потому что нам нужны будут здоровые дети. Интересно, подумалось неожиданно, а не зародилось чего-нибудь уже в Агнешке? Мальчик и девочка – не важно, в какой последовательности… Я уносился в мечтах своих в неведомые дали, совершенно не сомневаясь в том, что Аги способна будет забеременеть и родить ребенка да еще не одного. Как там сказала Бригитта – поздние дети бывают либо красивыми, либо талантливыми? У нас это будет безо всякого «либо»!

Вскоре я вернулся в номер. Агнешка едва слышно посапывала, и я прилег прямо в одежде, не в силах оторвать от нее взгляда. Впервые за все это время мне пришла в голову мысль, что я люблю ее одновременно и как дочь, и как нестерпимо желанную женщину. Нельзя сказать, что такое открытие меня так уж сильно смутило, но задуматься заставило: хорошо ли это? Хорошо, ответил я сам себе. Наверное, так и должно быть, когда сильно любишь. Вот родится крошечная Аги, и все переменится – большая Аги останется только возлюбленной.

Я откинул простыню и поцеловал ее в бедро. Она тут же открыла глаза, потянулась сладко и сказала:

– Тим, ты какой-то ненасытный. Побереги себя. Сделай так еще раз.

– Ты не правильно поняла меня, – ответил я, целуя ее снова. – Мне хотелось разбудить тебя и предложить поехать в город.

– Да, да! – вскричала она. – Мы едем в город! Но если ты уж так сильно хочешь…

– Это может подождать, – сказал я, вставая. – Профессор предупредил, что старичкам больше двух раз в день…

– Боже, как он мне надоел, этот твой профессор! – сморщилась Агнешка. – Все он знает, всем дает дурацкие советы. Принеси-ка мне халат, старая развалина!

Через полчаса такси мчало нас по приморской набережной. Как и в прошлый раз, я попросил остановиться у дельфинариума, и мы пошли дальше парком, который очень понравился моей непредсказуемой подруге.

Пожалуй, именно там, в парке, шагая в обнимку с Аги и слушая ее восторженную болтовню, я окончательно понял, что все ужасное позади, а впереди – долгая и счастливая жизнь, наполненная любовью и воспитанием детей. Одно огорчало: завтра мне предстояло подписать завещание в пользу Фонда и тем самым лишить себя, Агнешку и будущих наших малюток восьмисот тысяч долларов, из которых сто тысяч мне еще предстоит доложить на банковский счет. Сначала заработать, а потом доложить. Развить тему помешала совесть. Она пнула меня, сопроводив этот обидный жест выдержкой из эссе о неблагодарных свиньях, которые поначалу хрюкают, преданно глядя на вас, а получив свое, отворачивают от вас сытые рыла.

Уведя Агнешку с набережной, я повел ее в храм. Она притихла, перекрестилась на входе, а в самом храме долго стояла у иконы Божьей Матери, сложив ладони у груди и что-то тихо прося у Матки Боски. Я купил много свечек, и мы расставили их в нишах. Отца Георгия в храме не было, благословлял прихожан другой батюшка. Я положил в ящик для пожертвований пятисотку, и полвечера молча ругал себя за то, что не добавил еще одну. Успокоился я лишь тогда, когда сказал себе, что мы еще придем сюда не раз.

Агнешка уже на улице спросила, а есть ли здесь католическая церковь. Я ответил утвердительно, хотя наверное этого не знал, и пообещал как-нибудь найти ее. Посерьезневшая Аги взяла меня за руку и прижалась ко мне, точно маленькая девочка, чуть было не потерявшаяся в большом городе. Такой она мне нравилась более всего. Ну, может быть, за исключением той, какой она была в постели…

В ювелирном магазине, куда она затянула меня, ей понравился агатовый браслет, и я купил его. Благодарность ее была сдержанной.

Ужинали мы в рыбном ресторане. В нашем заказе были и мидии, напомнившие мне о Пламене, после чего я их отставил незаметно, загородив бутылкой красного вина. Агнешка не обратила на это внимания, съев свою порцию почти полностью. Она была сосредоточенно молчалива, что действовало на меня угнетающе.

И дома она тоже старалась без нужды не обращаться ко мне. Долго пробыла в ванной, а когда вышла оттуда, то волосы ее были сухими, зато глаза мокрыми. Тут уж я не выдержал и спросил:

– Что с тобой, детка? Я тебя чем-то обидел?

Она мелко потрясла головой, устроилась следом на моих коленях и тихо сказала:

– Ты вспомнил там, в ресторане, про Пламена и не стал есть мидии. Я увидела это слишком поздно, когда мы уже уходили. Скажи мне, пожалуйста, Тим, г д е я была все это время? Я не могла быть тридцать лет в коме. Я не могла оставаться прежней эти годы. Г д е я была, Тим?

Чтобы хоть как-то придти в себя после услышанного, я увел разговор в сторону.

– Какое отношение имеет Пламен с мидиями к твоему основному вопросу?

– Может быть, и никакого, – ответила она, поворачивая лицо. – Этот вопрос пришел ко мне в храме. Не обманывай меня, Тим.

Я помедлил достаточно долго для того, чтобы она поверила, будто все это время ушло на раздумье, говорить ли ей правду, и лишь после этого сказал: