Его кожа, туго натянутая на кости и мускулы, чувствовала себя совершенно чистой. Он никогда не бывал чище. Вот так, очевидно, и должно ощущаться это новое крещение — крещение огнем. Берега заросли дубами, их широкие листья качались и трепетали на фоне невозможно синего неба, их края сверкали золотом и зеленью.

Меррин увидела среди листьев древесную хижину как раз при таком освещении. Они с Игом толкали свои велосипеды по лесной тропинке, возвращаясь из города где провели почти все утро за волонтерской работой по окраске церкви, а поэтому были в мешковатых футболках и обрезанных выше колена джинсах, забрызганных белой краской. Они ходили и ездили по этой тропинке довольно часто, но прежде не замечали здесь никакой хижины.

Впрочем, ее было легко не заметить. Она была построена в пятнадцати футах от земли в раскидистой кроне какого-то дерева, узнать которое Игу не удалось, и пряталась за тысячами темно-зеленых листьев. Когда Меррин указала на хижину, Иг сперва не заметил, что там вообще что-то есть. Ничего там не было. А затем было. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь листья, сиял на белой табличке. Когда они подошли поближе, под самое дерево, хижину стало виднее. Это было нечто вроде белого ящика с широкими вырезами окон, занавешенных дешевыми нейлоновыми занавесками. Было похоже, что ее строил кто-то знающий, что он делает, а не случайный человек, случайно посвятивший свой уикэнд случайному рукоделию, хотя ничего особенного в ней и не было. К ней не вела никакая лестница, да она и не была нужна. Низкие ветки образовывали цепочку естественных ступенек, ведущую к закрытому люку. На нижней стороне люка белой краской была написана короткая фраза, видимо юмористическая: «Блаженны вы будете, сюда войдя».

Иг остановился и начал разглядывать — прочитав эту надпись, он негромко фыркнул, — но Меррин не теряла времени. Она положила свой велосипед на мягкие кочки под деревом и сразу же полезла, уверенно перебираясь с ветки на ветку. Иг стоял внизу и смотрел, как она карабкается, пробирается между сучьев, и неожиданно поразился ее голым ногам, дочерна загоревшим за целую весну, посвященную игре в футбол. Добравшись до люка, Меррин оглянулась и посмотрела на Ига. Потребовалось усилие, чтобы перевести глаза с ее ног на лицо, а когда он это сделал, оказалось, что Меррин ухмыляется. Она не стала ничего говорить, а только открыла люк и юркнула внутрь. К тому времени, когда Иг последовал за Меррин, она уже раздевалась. На полу лежал маленький пыльный квадратный коврик. На столе стояла бронзовая менора с девятью обгорелыми свечами, окруженная фарфоровыми фигурками. В углу стояло кресло с заплесневелой обивкой. За окном колыхались листья, их тени непрерывно двигались по ее телу, а древесная хижина негромко поскрипывала в своей колыбели из веток, и как там этот старый детский стишок про колыбель на дереве? Баю-бай детки на еловой ветке.[33]Баю-бай. Иг прикрыл за собой люк и задвинул его креслом, чтобы никто не застал их врасплох. Он тоже разделся, и какое-то время они качались вместе.

— А что тут за свечки и эти стеклянные фигурки? — спросила потом Меррин.

Иг встал на четвереньки, чтобы рассмотреть их поближе, а Меррин быстро села и звонко шлепнула его по заднице. Иг рассмеялся и отполз от нее на безопасное расстояние.

Затем он встал на колени у приставного столика. Менора стояла на обрывке грязного пергамента с надписью на иврите большими печатными буквами. Свечи в меноре сильно обгорели, образовав вокруг ее латунного основания целый лес восковых сталактитов и сталагмитов. Фарфоровая Мария — очень симпатичная еврейка в синей одежде — благочестиво опустилась на одно колено перед ангелом Господним — высокой жилистой фигурой в одеянии, похожем на тогу. Она тянулась вниз — видимо, к его руке, хотя фигурки стояли таким образом, что она трогала его золотое бедро и вроде бы тянулась к его члену. Божий посланник взирал на нее с высокомерным неодобрением. Второй ангел стоял чуть в стороне спиной к ним и, подняв к небу лицо, скорбно дудел в золотую трубу.

Какой-то шутник добавил к этой композиции серокожего инопланетянина с черными, фасетчатыми, как у мухи, глазами. Он стоял рядом с Марией и словно нашептывал что-то ей на ухо. Эта фигурка была не фарфоровая, а резиновая, похоже — по мотивам какого-то фильма; Иг подумал про «Близкие контакты».[34]

— А по-какому это написано? — спросила Меррин; она подползла и встала на колени рядом с ним.

— Иврит, — сказал Иг. — Это филактерия.

— Хорошо, что я сейчас на пилюле, — сказала Меррин. — А то ты забыл надеть свою филактерию.

— Филактерия — совсем не это.

— Я знаю, что не это, — сказала Меррин.

Иг ждал, улыбаясь каким-то мыслям.

— Так что же такое филактерия? — спросила Меррин.

— Ее евреи носят на голове.

— А я думала, что это ермолка.

— Нет, это совсем другая вещь, но ее евреи тоже носят на голове. Или, может быть, на руке, я точно не помню.

— И что там написано?

— Не знаю. Что-то из Писания.

— Похож на твоего брата, — сказала Меррин, указав на ангела с трубой.

— И совсем не похож, — сказал Иг.

Впрочем, если подумать, этот ангел с широким чистым лбом и благородными чертами лица и вправду сильно смахивал на Терри, играющего на трубе. Хотя Терри в жизни бы так не оделся, ну разве что на карнавал.

— И что же все это такое? — спросила Меррин.

— Это алтарь.

— Чего? — спросила Меррин, кивнув на инопланетянина. — Ты думаешь, это святилище инопланетян?

— Не знаю. Может, для кого-то эти фигурки очень важны. Может, они не дают о ком-то забыть. Я думаю, кто-то выстроил этот домик, чтобы в нем молиться.

— Я тоже так думаю.

— А ты хочешь молиться? — машинально спросил Иг и судорожно сглотнул, ощущая, что предложил ей нечто непристойное, нечто такое, что она может посчитать для себя оскорбительным.

Меррин взглянула на него из-под опущенных ресниц и лукаво улыбнулась, и ему впервые пришло в голову, что Меррин видит в нем некую сумасшедшинку. Она взглянула по сторонам, на окно, занавешенное колышущимися осенними листьями, на обветренные, освещенные солнцем стены, затем снова взглянула на Ига и кивнула.

— Конечно, — сказала она. — В тысячу раз интереснее, чем молиться в церкви.

Иг сложил ладони, опустил голову и открыл было рот, но Меррин его остановила.

— А чего ты не зажег свечи? — спросила она. — Тебе не кажется, что мы должны создать здесь обстановку благочестия? А то мы ведем себя так, словно это декорация для порнофильма.

В ящике стола нашелся мятый, весь в пятнах коробок спичек со странными черными головками. Иг чиркнул спичку, и она с шипением загорелась, выкинув язык белого пламени. Он стал передвигать ее от фитиля к фитилю, зажигая по очереди свечки. Однако расторопности ему не хватило, и на девятой свечке пламя подобралось к его пальцам. Он отбросил свечку, а Меррин вскрикнула.