Патроны были сухие и новые на вид. Он выбрал несколько пуль с подпиленными носиками и перезарядил пистолет. Первые выстрелы будут самыми важными. Если стрелять, то валить наверняка.

Было немного досадно оттого, что придется нарушить такой хороший план Рены. Но ситуация изменилась. Клейн уже не мог просто спрятаться где-нибудь, ожидая подмоги. Теперь все стало гораздо проще.

Он закинул зубовскую сумку на плечо и, держа руку с маузером внутри нее, пошел к штабу. Дверь была приоткрыта, и он видел двоих охранников, развалившихся на диване. Третий сидел в кресле, спиной к входу, и Граф видел его бритый затылок с двумя макушками, рука его свисала до пола, и пальцы нервно постукивали по автомату, который лежал на полу. Два других автомата все так же висели на вешалке.

Краем глаза он видел экран телевизора, там двигались голые задницы, кто-то стонал, имитируя животную боль. «Только не сюда, только не сюда!» жалобно провыла женщина, и охранники заржали. Клейн отвлекся на секунду и глянул на экран внимательнее. В углу кадра высвечивались цифры и буквы. Охранники смотрели не дешевую порнушку, а видеозапись.

Как быстро меняется ситуация, подумал Граф. Она становится все проще и проще. Теперь не надо никого класть на пол, связывать, возиться с ними. Не надо рисковать.

Тот, что сидел в кресле, получил пулю под затылок. Двое на диване — по пуле в грудь. Потом он подошел и добавил каждому в висок.

Комната наполнилась пороховым дымом. Он проверил магазины их автоматов — опять пусто.

На экране скулила женщина. Клейн повернулся, чтобы выключить телевизор, и увидел в кадре знакомые стены, те самые, в крестиках. Два голых волосатых мужика в масках насиловали женщину на том самом драном матрасе. И чей-то голос за кадром произнес: «Ну что, нравится картина? Мы горячие чеченские парни. Вот так мы с ней будем делать каждый день, пока бабки не отдашь, козел».

Присев у подоконника, он осторожно глянул в окно. На дорожках сада никого не было. Выстрелы не встревожили оставшихся на даче.

В тумбе под телевизором было еще несколько кассет, и он сложил их в сумку. На одной из них была надпись: «Прокурор. В Питер». Он не удержался, вставил ее в видеомагнитофон и вытер кровь с экрана.

Для начала назовите себя.

Кузнецов Ярослав Ильич.

Это по матери фамилия. А настоящая какая?

Хорошо, Бронштейн Ярослав Ильич.

Интересно. Дальше.

Что говорить?

Ну, типа как вы здесь оказались?

Оказался я здесь как последний мудак. Захотелось горным воздухом подышать напоследок.

Почему «напоследок»?

Война. Война разгорается на Кавказе. И скоро мы забудем, что это курортная зона. Это надолго. Не одно поколение вырастет в этой войне.

Короче, вы можете записать обращение к своим близким.

Хорошо. Мои близкие, это, вероятно, брат мой. А также мои товарищи по работе. Хорошо, я обращаюсь к вам.

Смотрите в камеру.

Хорошо. Я обращаюсь с такими словами. Меня захватили, когда я вышел из гостиницы после телефонного звонка. Мне позвонил работник холдинга «Мировой Океан» по фамилии Шалаков. Он сказал, что у него есть сведения чрезвычайной важности по одному делу. Неважно, по какому конкретно. Важно, что этот Шалаков был в курсе дела, находящегося под особым надзором прокуратуры.

К родным обращайтесь, сказали же вам.

Хорошо. Итак, я вышел и был схвачен вооруженными людьми в серой камуфлированной форме. Меня несколько раз пересаживали из машины в машину, и, наконец, посадили в вертолет. Часы у меня отняли сразу, но перелет занял два часа. Сели мы на большом аэродроме, там меня пересадили в автозак и доставили сюда. Человек, назвавшийся по телефону Шалаковым, присутствует здесь, я узнал его по голосу.

Что он несет, что он несет? Не обращай внимания. Мы все это вырежем. Говорите по существу, поберегите свое время.

Хорошо. Говорю по существу. Во-первых, я надеюсь, что эта кассета каким-то образом попадет в руки моих товарищей по работе. И, прежде всего я хочу сказать, что ключи от маленького сейфа хранятся у моей соседки, Валентины Мигуэлевны Ивановой-Рамирес. Дальше… Итак, меня захватили заложником. Я часто сталкивался с этим явлением в последние годы. И в результате своих наблюдений я пришел к выводу, к жестокому и неутешительному выводу. Захват заложников будет процветающим бизнесом. Государство и общество не могут противопоставить этому преступлению ничего, кроме усиления ответственности. Есть только один способ остановить этот безумный поток. Общество людей не должно говорить на языке зверей. А слово «заложник» — это слово из языка зверей. Не надо выкупать заложников. Не надо обменивать заложников. Надо просто вычеркнуть слово «заложник» из нашей речи. Другого способа нет. Следует считать мертвым любого, взятого в заложники. Соответственно те, кто захватывают заложника, являются убийцами. Итак, забудьте обо мне. Считайте, что я умер. Я прошу прощения у всех, кого обидел в своей жизни. У каждого обвиняемого, которого я отправил за решетку. Я честно делал свое дело, простите меня. Я прошу прощения у своего брата. Я был к нему несправедлив. И слишком мало помогал ему. Мог бы больше, но не хотел прослыть коррупционером. Глупо. Простите меня. И прощайте. А сейчас я хотел бы воспользоваться предоставленной мне возможностью… (Начинается драка, в кадре мелькает Шалаков, которого прокурор держит за горло. Их растаскивают, съемка остановлена. На следующем кадре прокурор уже связан по рукам и ногам. Он лежит на матрасе, и его пинают ногами).

Дальше можно было не смотреть, потому что эту часть записи Клейн уже видел. Его еще удивило тогда, что у прокурора заклеен рот. Обычно похитители используют голос заложника для усиления воздействия на родственников. Они вообще стараются воздействовать на психику всеми средствами. Например, обстановкой в кадре. Голый пол, ободранные стены, решетка на окне.

Решетка? Когда Клейн заглядывал в комнатку с матрасом, там не было решетки на окне. А на записи она появлялась в кадре. Куда делась? Кстати, а куда делся прокурор?

Если Шалаков сам его похитил, то зачем он же его и освобождал? Чтобы содрать деньги с холдинга? Так ведь денег не просили. Просили освободить чеченца. Зачем Шалакову чеченец?

Он отбросил все эти мысли, потому что сейчас надо было думать о другом. То, что увидел Клейн, снова изменило ситуацию. Сегодня утром он готовился к новой жизни — подлой и грязной, но жизни. Это было непросто, и он не знал, удастся ли ему переломить себя. После обеда, проводив Рену, он стал готовиться к смерти, и это было легко и даже приятно, потому что такие сборы случались у него в молодости, и сейчас он ощущал себя молодым.

Но теперь он обязан был выжить. Не для того, чтобы прислуживать Шалакову, турку и их хозяевам. А для того, чтобы, если им повезет, засадить их за решетку.

Да, у них в руках бумажка с его подписью. Им придется ее съесть.