Панин подошел к Махсуму и пожал ему руку.

— Поздравляю. Помнишь свои слова? Ты сказал, прокурор теперь твой. Он твой. Делай с ним что хочешь.

— Не имеете права! — окрепшим голосом сказал прокурор. — Вы должны доставить меня в Ленинград.

— Ага, должны.

— Немедленно позвоните в холдинг!

— Наверно, шмотки они на него надели, а про туфли забыли, — сказал Муртазанов, не обращая внимания на крики прокурора. — Я так думаю, настоящего они просто кончили. Поэтому все так и получилось. И засаду делали поэтому. А зачем ты телефон спросил?

— Они его хорошо подготовили, — сказал Панин. — Наверно, знали, что мы блефуем. Знали, что и в глаза не видели прокурора. Ему, главное, надо было отвечать уверенно. Он хорошо справлялся до сих пор. И номер назвал четко. Мы же не знаем ни черта, а кто тут проверит… Только вот папаша прокурорский сейчас проживает не в Ленинграде, а в Штатах.

— Так, — сказал Кот. — Если вы все такие умные, то что мы делаем тут? Где вы были раньше? О чем раньше думали?

— Эх, Сергеич, чего по пьянке не бывает, — махнул рукой Панин.

— Один-один, — сказал Курд, — ничья. Мы дураки, и вы дураки. У вас ничего нет, и у нас ничего нет.

— И один придурок на всех, — сказал Махсум. — Ну что, брат, хватит нас дурить. Давай поговорим по серьезному.

— С чего начать? — «прокурор» тяжело вздохнул и обвел взглядом собравшихся.

— С самого главного, — сказал Панин. — Где настоящий прокурор?

— Это не самое главное. Заложников держат на ахундовской даче. Я могу показать дорогу, только вы туда не попадете. Там все перекрыто. Но это не самое главное.

— А что главное? — спросил Махсум.

— Сначала скажите…Что вы сделаете со мной?

— Шашлык сделаем, — сказал Кот с кавказским акцентом. — Я думаю, торг здесь неуместен.

— Вы из Питера, да? Ну конечно, я забыл, конечно, из Питера. Из холдинга, да? Так вот. Ваш человек… Я слышал разговор… Один человек из вашего холдинга вместе с женой и ребенком сейчас тоже там, на ахундовской даче. Он тоже заложник. У него немецкая фамилия. Кажется, Клейст.

— Не знаю такого, — сказал Кот. — У Клейна нет жены и детей, и он сейчас в Питере.

— Он ни разу не подошел к телефону, — напомнил Панин. — Не факт, что он в Питере. А про жену ты мог не знать.

— На даче сейчас мало охраны, потому что все уехали на базу в горы, — торопливо продолжал «прокурор». — Сейчас вам надо обратиться в полицию и сделать официальное заявление. Пусть произведут обыск дачи. Там склад награбленного. Банда чистила челноков. И еще там тюрьма для заложников. Надо освободить людей, которые там остались.

— Красиво получается, — сказал Ковальский. — Слишком красиво. Вот мы сейчас все бросим и пойдем освобождать заложников. А там засада.

— Да нет там никакой засады, поверьте! Вы что, не видели, в какую сторону все уехали? Они уехали в Насосную, на аэродром, там их ждет вертолет, чтобы перебросить на базу в горах. А на даче никого не осталось!

— Зачем же всем лететь в какие-то горы, да еще ночью? — спросил Панин.

— Да там у них между собой чуть до драки не дошло, кому везти эту аппаратуру на базу. Я так понял, что там будет расчет, кто привезет аппаратуру, тот и деньги получает. Вот они все и рванули туда.

— Красиво излагаете, но детали хромают, — сказал Кот. — Ночью вертолеты не летают. Димка, подтверди.

Но Панин не поддержал его.

— Знаешь, Сергеич, есть такие места, куда летают только ночью. Особенно с таким грузом интересным… Так что все это очень правдоподобно.

— Слишком правдоподобно, — отмахнулся Ковальский.

— Я понимаю, что вам трудно мне поверить…

— Сергеич, так ты что, против налета? — спросил Панин. — Ахундовская дача. Это же совсем рядом.

— Я знаю это место, — вмешался Фикрет. — Ахундов был хороший человек. Мой отец ему рыбу возил. Можно с моря подойти, там берег хороший.

— Что мы стоим? — сказал Махсум. — Поехали брать дачу.

— Нет, вы должны обратиться в полицию…

— Слушай, ты кто такой?

— Я? Какое это имеет значение… Я несуществующий корреспондент несуществующей газеты. Задержанный в несуществующей зоне боевых действий. На территории несуществующего государства… — он говорил, постепенно оживляясь, и явно собирался рассказать свою душераздирающую историю людям, которые, скорее всего, хотели его убить. Но подняв глаза, он увидел их лица. И осекся. Его история никому не нужна. Да и он никому не нужен.

— Нет, земляк. Ты, наверно, все-таки прокурор, только другой, — сказал Махсум. — Какая такая полиция? Мне все ребра сломали, я и то не кричу «полиция, полиция!» Разберемся сами.

— Черт с вами. Налет так налет. — Ковальский хлопнул по прикладу винтовки, висевшей поперек груди. — Все равно других вариантов нет.

— Но теперь давайте договоримся, — предупредил Панин. — Прокурор, живой или мертвый, наш. Клейн, если он там, тоже наш. Все заложники выходят на свободу.

Муртазанов резко повернулся к нему и скривился от боли, держась за бок:

— Какой хитрый! Всех на свободу? А мой интерес какой?

— А тебя, в общем-то, никто и не приглашает.

— Вдвоем идете?

— Да я и один схожу, — сказал Кот, — а Димка подстрахует. У тебя есть другие предложения?

— Сергеич, зачем ты так, — миролюбиво улыбнулся Махсум, — свои же мужики. Вместе хлеб кушали, слушай. В общем, я с вами. Таких козлов надо наказывать, вот мой интерес. Вот и все. Ну, если что-нибудь подберу со склада, не обижайтесь.

— Олды, — сказал Панин, и Фикрет хлопнул по его подставленной ладони, а потом по ней ударили Махсум, курд, лезгин, хохол, Али и Вели, талыш, и последним приложился Ковальский.

Хлопнули двери машин, взревели моторы, и скоро на дороге осталась только одинокая фигура. «Прокурор» долго смотрел вслед удаляющимся красным огонькам. Потом бессильно опустился на песок и застыл, обхватив голову. Сколько раз сегодня он прислушивался к дыханию смерти за спиной? Когда его вывели из камеры и переодели в чужую одежду, он решил, что его убьют, а тело подбросят. Банальная операция, когда покойника опознают по одежде и антропометрическим признакам.

Но белобрысый мент объяснил, что его приняли за пропавшего прокурора, и надо поддерживать эту версию, потому что иначе ему из тюрьмы не вырваться. Как только он окажется в России, обман раскроется, но это уже не страшно. Страшнее сгнить в карцере.

Он почти поверил им, но трупный запах, которым он надышался на карабахском фронте, преследовал его. И обостренным слухом он уловил разговоры своих «освободителей». Если размен сорвется из-за того, что обнаружится подмена, то будет открыт огонь, и никто не уйдет. Никто? Значит, и я? То, что он подслушал чуть позже, уже не оставило места для вопросов. Если размен будет удачным, все равно никто не уйдет. Гасим всех на месте.