Маленький Джонс с его приключением стал темой для газетных фельетонов. Но на самом деле его поступок имел далеко идущие последствия. Приближалось Рождество.

— Мы проведем его в Виндзоре, — сказал Альберт.

Мы будем праздновать его по-немецки, с елкой и подарками на столе. Этот обычай ввела мама, так что он был для меня не нов.

Альберт был счастлив. Он учредил во дворце новые правила. Он одержал несколько побед над Лецен, с чем ей волей-неволей пришлось примириться. Между ними сложился своего рода нейтралитет, о чем я решила не думать, пока мы празднуем Рождество в Виндзоре. Альберт и я выехали в карете, за нами следовал весь наш штат. Непосредственно за нами ехали наш ребенок с нянями и Лецен. Она уже смотрела на крошку Пусси как на свою собственность, к великому огорчению миссис Лилли, особы, которая за словом в карман не лезла. Миссис Саути была спокойна и миролюбива; она невозмутимо исполняла все предъявляемые ей требования, что для кормилицы, на мой взгляд, было очень правильно.

Мама должна была приехать к нам в Виндзор чуть позже. Лецен это тоже не нравилось. Она знала, что в конфликте с Альбертом мама — ее злейший враг. Альберт имел на меня большое влияние, и Лецен, конечно же, заметила, что мое отношение к маме изменилось. Более того, я начинала чувствовать себя виноватой, поскольку Альберт убеждал меня, что мое собственное поведение было небезупречно.

Альберт хотел, чтобы Рождество было семейным праздником с соблюдением всех немецких обычаев, которые, я должна признаться, мне очень нравились: прогулки пешие и верхом, пение, игра в шахматы, ложиться рано, вставать в шесть, когда было еще темно, наблюдать рассвет в лесу среди прекрасных деревьев.

Я была рада этой спокойной жизни, потому что я по-прежнему не восстановилась полностью после родов и быстро утомлялась.

А одно событие омрачило все праздничные дни. Однажды утром, когда я подошла к корзинке, где спал Дэш, чтобы посмотреть, почему он не подходит ко мне, я увидела, что он лежал неподвижно.

— Дэши! — закричала я.

Он не шевельнулся, и тогда я поняла. Когда пришел Альберт, я сидела у корзинки и горько плакала… Он нежно обнял меня и сказал:

— Он ведь старел, ты знаешь. Я кивнула.

— Его сковал ревматизм. Он не мог уже бегать, как раньше. Это было для него мучительно. Он должен был уйти, Liebchen. Так всегда бывает.

Альберт сказал, что мы похороним его с почестями, так как он был мне верным другом и я любила его. На мраморной плите, положенной на его могилу, была выгравирована надпись, которую составили мы с Альбертом:

«Здесь лежит Дэш. Любимый спаниель ее величества королевы Виктории, упокоившийся на десятом году жизни. Его привязанность была бескорыстна, его игривость беззлобна, его верность искренна. Прохожий, если ты желаешь, чтобы тебя любили и о тебе сожалели, следуй примеру Дэша». Когда бы я ни бывала в Виндзоре, я всегда посещала это место.

Пока мы жили в Виндзоре, я написала лорду Мельбурну, упрекнув его за то, что он не присоединился к нам. Лорд Мельбурн ответил мне, что его задерживала в Лондоне неопределенность ситуации. Он напоминал, что мне придется вернуться для открытия парламента, и сожалел, что он будет вынужден оторвать меня от домашних радостей. Он очень много размышлял о моей тронной речи ввиду сложности ситуации. А кроме того, предстояли еще и крестины.

Я писала ему о своем нежелании покидать Виндзор. Я привязывалась к нему все больше, потому что Альберт полюбил его. Лес напоминал ему родной Розенау. Благодаря Альберту я стала наслаждаться природой более чем когда-либо. Но одна из причин моего возвращения в Лондон будет мне приятна. Я буду иметь удовольствие видеть лорда Мельбурна.

Когда я встретилась с ним, я сразу же обратила внимание на необычную серьезность в его манере. Обстоятельства, сказал он, складываются все более неблагоприятным образом. Финансовая политика его правительства оказалась неудачной. Я догадалась, что его беспокоило неизбежное падение его правительства. Я знала, что это должно было когда-нибудь случиться. Из моих разговоров с Альбертом я поняла — слабое правительство не может долго удержаться. Рано или поздно оно падет. Меня это огорчало, но Альберта это не приводило в уныние. Я знала, что он ставил сэра Роберта Пиля как политика выше лорда Мельбурна. Мы не касались этого вопроса, так как оба знали, что обсуждение скорее всего закончилось бы ссорой, чего мы всячески желали избегать. Я открыла парламент в конце января, и было решено, что крестины состоятся в годовщину нашей свадьбы. Дядя Леопольд обещал присутствовать. Я была рада случаю увидеть его, но уже не испытывала, как в детстве, того восторга, в который приводил меня его визит. Я надеялась, что он не станет поучать меня, что мой долг состоит в рождении возможно большего количества детей или как мне вести себя с Альбертом. Он, вероятно, будет давать советы Альберту.

Выпал снег, который, подтаяв, превратился в лед, а сильный ветер, казалось, сотрясал стены дворца. Альберту это нравилось. Он любил сады при Букингемском дворце, они были очень обширны, до сорока акров, и местами походили на дикую природу. Альберт и я гуляли под деревьями, и он продолжал давать мне уроки ботаники, и я всячески старалась сосредоточиться, чтобы доставить ему удовольствие.

Он был доволен, когда замерз пруд и он мог кататься на коньках. Я тоже хотела кататься с ним, но он… очень нежно… запретил мне, потому что я еще не оправилась после родов. Так что мне пришлось довольствоваться радостью наблюдать, как ловко он это делает. Закутанные в меха, я и мои дамы восхищались искусством Альберта. Он отличался такой грацией. Мне было известно, что англичанам не нравилась его внешность. Они говорили, что он не похож на англичанина. С прекрасными голубыми глазами, темными ресницами и изящными чертами лица, он выглядел, на их вкус, чересчур женственно. Мужчина должен быть мужчиной, говорили они, имея при этом в виду, что англичане в этом отношении превосходят немцев. Осуждали и его фигуру — тонкую талию и стройные ноги, это не по-мужски.

Однажды утром случилось ужасное происшествие. Я никогда не могла забыть его. Я чуть было не потеряла Альберта. Я до сих пор помню эти мгновения, когда я увидела, как лед под Альбертом проломился, и он исчез. Мне показалось, что в тот день потеплело, но мне не пришло и в голову, что лед мог растаять.

— Альберт! — закричала я.

За несколько секунд я пережила кошмар: я воображала себе, как извлекают из озера его безжизненное холодное тело. Альберт, мой возлюбленный, потерян для меня навсегда. Потом я увидела над водой его голову. Я кинулась к нему, я должна была спасти его. Я осторожно ступила на лед. Альберт увидел меня и крикнул:

— Отойди. Лед слишком тонок. Это опасно.

Но я не обращала внимания. Я не могла стоять и дожидаться, пока кто-то будет спасать его. Я продолжала приближаться к нему. Лед выдерживал, и моя решимость спасти его была сильнее страха или слабости. Я протянула руку.

— Отойди, — крикнул Альберт.

Но я продолжала протягивать ему руку. Он ухватился за нее и, к моей величайшей радости, цепляясь за меня, выкарабкался из воды.