Другая стратегия обхода цензуры, тоже опиравшаяся на трансграничную коммуникацию, заключалась в том, чтобы публиковать тексты в российских столичных городах. Ее использовали прежде всего сторонники программы, направленной на «примирение» и лояльность по отношению к русскому царю, избравшие Санкт-Петербург местом издания своего главного печатного органа – «Край» (основан в 1882 году) и других своих многочисленных публикаций. Представители крупной польской общины в столице – самыми известными среди них были Эразм Пильц, Александр Ледницкий и Влодзимеж (в русском обиходе – Владимир Данилович) Спасович – своими публикациями пытались участвовать в дебатах по «польскому вопросу», шедших как в Царстве Польском, так и в остальной империи. Пожалуй, нет более наглядного доказательства разницы между цензурными режимами, чем то, что польские публикации легче было печатать в столице империи, нежели на берегах Вислы337.

Трансграничными были и эти публикации – так как их нужно было перевозить через административную границу на востоке Царства Польского. На тот факт, что эта граница не просто линия, разделяющая административные единицы, современникам постоянно указывали в различных социальных и политических областях: едва ли можно было найти такую сферу жизни, для которой в Царстве Польском не действовали бы иные законы, нежели в остальной империи. Варшавская цензура тоже проводила границу между Привислинским краем и остальной империей. Поэтому часто бывало так, что произведениям, которые во внутрироссийских губерниях были разрешены, варшавские цензоры тем не менее отказывали в праве публикации и распространения в Царстве Польском338. Даже императорские указы иногда запрещалось публиковать в местной польской прессе, хотя столичные средства массовой информации уже давно их обсуждали. Тот факт, что эта форма повторной цензуры действовала не только для польских, но и для русских текстов, Влодзимеж Спасович резко осудил в одной из своих статей: «Духовные шлагбаумы», писал он, отсекали поляков от развития идей даже в пределах империи. Царство Польское из‐за цензурной деятельности варшавских властей оказалось изолировано внутри самой России339.

Таким образом, цензура оказывала формирующее действие на публичную сферу в Царстве Польском за счет того, что ее строгость привела прежде всего к перемещению общественных форумов. Не пресса или книга были инструментами коммуникации, обеспечивающими формирование политических мнений, а такие места встреч, как знаменитые варшавские кофейни, опера и театр, но главное – суды, служившие в качестве пространства действия и зрительных залов замещающей публичной сферы340. Осваивались также другие тематические поля, в которых можно было более открыто обсуждать программные проекты, касающиеся положения Польши в империи. Например, проект третьего моста через Вислу, жилищное строительство в Варшаве или установка газовых фонарей в Плоцке были предметами публичных споров, в которых политические мнения формировались и выражались в связи с техническими проблемами и инфраструктурными вопросами. Точно так же и дебаты по религиозным вопросам в Царстве Польском образовали форум, на котором обсуждались принципиальные правила человеческого общежития.

Когда после отмены чрезвычайного положения в 1909 году во многих районах Царства Польского стали открываться неведомые прежде свободные пространства для формирования и функционирования политической публичной сферы, это не означало, что формирующее влияние царской цензуры прекратилось: она позволила некоторым дискуссиям, существование которых теперь терпела, процветать, в то время как другие тематические поля по-прежнему оставались запретными. Например, польско-еврейский конфликт, который разгорелся прежде всего в связи с выборами в IV Думу в 1912 году и привел к бойкоту еврейских магазинов и предприятий, смог набрать такую силу, помимо прочего, потому, что цензурное ведомство поначалу практически не ограничивало антиеврейские выступления341. В данном случае цензурный аппарат способствовал тому, что в польской политической культуре стала доминировать специфическая форма действия, в отношении к которой должны были как-то определиться гораздо более широкие политические круги, нежели одни только активисты Национально-демократической партии Романа Дмовского. Таким образом, цензурные органы, обремененные предрассудками, внесли свой вклад в превращение антисемитизма в один из центральных элементов политической культуры Варшавы накануне Первой мировой войны342.

Одновременно царская цензура непреднамеренно добилась и того эффекта, что любые символические действия начали получать политическую коннотацию. Символические диверсии стали оружием слабых – людей, лишенных политической публичной сферы. И вот бурные аплодисменты на постановке гоголевского «Ревизора» оказывались способом выразить критическое отношение к «русским порядкам» в Царстве Польском. Или, нося публично траурную одежду, человек мог выражать свое недовольство политической ситуацией, а не посещая богослужения и молебны по случаю официальных праздников – заявлять о своем отказе подчиняться требованиям, навязанным чужой властью. Важными точками и моментами кристаллизации символического сопротивления были места и даты, связанные с польскими восстаниями против России, Пруссии и Австрии. Часто дань уважения «мученикам» эпохи восстаний могла получать свое выражение в прогулке на местное кладбище и посещении могил повстанцев343.

Особое значение имели памятные дни, когда патриоты напоминали согражданам о государственном суверенитете Польши до ее разделов. Важнейшим праздником было, несомненно, 3 мая – день памяти Конституции 1791 года. В конце XIX века участники польского национального движения все активнее пытались отмечать юбилеи Конституции публично. Неоднократно происходили столкновения между этими активистами и жандармами. Церемониальный центр этой культуры памяти польского национального движения располагался, впрочем, за пределами Российской империи – в Кракове. Здесь, в либеральном климате Галиции, пользующейся культурной автономией, состоялись такие крупные общественные мероприятия, как перезахоронение останков Адама Мицкевича (1890), а также юбилейные торжества по случаю столетия Майской конституции (1891), пятисотлетия повторного открытия Ягеллонского университета (1900) и даже столетия восстания под руководством Тадеуша Костюшко (1894). Это пространство общепольской праздничной и ритуальной культуры было таким же трансграничным, как и пространство циркуляции польских печатных изданий. По случаю празднеств огромное количество путешественников пересекало российско-австрийскую границу.