Умом все это Крылов понимал прекрасно. Однако сколько бы он ни охлаждал самого себя, ни останавливал, руки и мозг его работали по-своему, жадно, лихорадочно. Он заносил в свои полевые тетради все, что попадало в поле его зрения: очертания и высоту гор, описание ледников, дорог, встречи с алтайцами; наблюдал почвы, веря в новую теорию молодого ученого Василия Васильевича Докучаева, в его превосходную, подлинно научную классификацию почв. Собирал травы, образцы горных пород, которые показались ему чем-то любопытными; покупал у охотников шкурки редких животных для зоологического университетского музея. Он чувствовал себя первопроходцем, и ему хотелось обнять весь открывшийся перед ним мир.

Пытался даже составить геоботаническую карту мест, которые он исследовал. Это была новая и, по мнению Крылова, полезная идея — составлять карты растительности. Несколько лет назад, а именно в 1888 году, ближайший ученик Докучаева Андрей Николаевич Краснов опубликовал такую карту по Центральному Тянь-Шаню, что вызвало большой интерес у ученых. Одновременно с ним выпустил карту растительности Казанской губернии Коржинский. Крылов гордился, что в основу ее легли и его ботанические экскурсии казанского периода жизни.

Коржинский умеет схватывать все новое, сулящее перспективу в науке. Этого качества у него не отнимешь. Уезжая, он задорно пообещал: «А вот увидите, я нанесу на карту все, что зеленеет в европейской части России! А вы ее вычерчивайте здесь…»

Легко сказать — вычерчивай. Фантастическое разнообразие алтайской растительности повергало Крылова в смятение. Казалось, не в силах человеческих осмыслить все это. И ощущение первопроходца заменялось страхом не оправдать этой чести и ответственности.

О ботанической карте Алтая Крылов мечтал впоследствии всю жизнь, добирая все новые и новые материалы. Их набралось так много, что двадцать два года Крылов не расставался с «алтайским феноменом». Опубликовал семь томов фундаментального труда «Флора Алтая и Томской губернии», за которую Академия наук присудила ему премию Бэра, а Казанский университет — степень почетного доктора ботаники. Напечатал «Флористические этюды Прикатунского края» и «Фитостатистический очерк альпийской области Алтая». А карту так и не выпустил в отдельном издании, тем самым не поспев в модное геоботаническое направление.

Такова уж, видно, его судьба — отставать от моды…

В закатных лучах розовела тайга, не спеша напитываясь вечерним туманом. Величественная тишина и пространство окружало Крылова. В предощущении покоя тайга начала утихать, умиротворяться. Хорошо думается в такие минуты — светло и неторопливо.

«Растения живут сообществами, — размышлял Крылов, вглядываясь в безбрежный зеленый разлив. — Этого не заметить невозможно. Степи, рощи, тайга… Я флорист, систематик. Изучаю каждое растение в отдельности. Но я не могу не видеть, что они-то живут социально, сообща. Есть растения-враги, растения-уроды, растения-друзья. Один вид вытесняет другой. Лес наступает на более древнюю формацию — степь. В этом наступлении наблюдается своя переходная приграничная линия — лесостепь. Да, именно так: лесостепь. И я очень рад, что мой термин — лесостепь — понравился ученым и его приняли сейчас многие ботаники мира… Но понятия научные необходимо развивать. Если я пришел к выводу, что растения живут социально, следовательно, надо иметь силу доказать это… Создать теорию… Фитосоциология… Я назову ее именно так: фитосоциология… Но для подобной теории необходимо море фактов, как говорил Коржинский. И он прав. Я убежден, что мир растений во много крат гуманнее, чем мир животных и человека, где поедание одного вида другим рядовая вещь… Растения как бы помогают друг другу… Я не встречал в природе больших площадей, заселенных одним каким-нибудь видом. Непременно — множество их! Это говорит о том, что растения охотнее сосуществуют, нежели подавляют друг друга… Вернусь с Алтая и напишу об этом… Непременно».

Золотые горы одевались в сумерки-полусвет. Далеко простираются они — в Монголию, в Китай. Где-то за лесистым хребтом дремлет двуглавая Белуха. Нынче опять не удастся дойти до нее — нехватка экспедиционного времени. Опять красавица Белуха останется неосуществленной мечтой. Так же, как и Небесные горы, знаменитый Тянь-Шань, о котором Крылов мечтал, кажется, всю жизнь. «Путник, идущий над пропастями Тянь-Шаня, помни, ты лишь слеза на реснице Бога…»

Другие путешественники исследовали Небесные горы. Пржевальский, Семенов, Федченко… Великий Охотник завещал: «Похороните меня в походной экспедиционной форме на берегу Иссык-Куля». Так и случилось. В год открытия Сибирского университета, в памятный 1888 год, Николай Михайлович Пржевальский упокоился на берегу тянь-шаньского озера Иссык-Куль, у ворот во Внутреннюю Азию, на полгода пережив своего знаменитого соотечественника и такого же страстного путешественника Миклухо-Маклая. На могиле его нет памятника, но она не затеряется, пока на земле будут жить путешественники…

«Для тебя, Россия!» — эти слова Петра Петровича Семенова стали не только девизом Русского географического общества, которое Семенов возглавляет и поныне, но жизненным правилом лучших людей России. «Для тебя, Сибирь!» — мысленно прибавлял к этому девизу Крылов, видя в этих словах высшую цель, к которой стремился во всех своих делах и помыслах.

Ради этой цели он работал от зари до зари, не искал себе отдыха и наград, «отставал от моды», стремился как можно честнее исполнить черновую работу, на основе которой другие ботаники и географы из грядущего времени произведут смелые открытия, важные исследования. «Если хотите растить розы — землею будьте; я говорю вам, будьте землею», — писал узбекский поэт Алишер Навои. Крылов хотел быть землею.

Как-то незаметно и враз истощились припасы питания — мука, соль, сахар, крупа. На исходе были и патроны.

Крылов снарядил Немушку и Клавдиана Завилейского в поселок, лежавший далеко в долине, и на рассвете эти двое, помахав на прощание рукой, ушли по тропе, заволоченной густым туманом.

Прошел день, второй… Студенты забеспокоились.

— Порфирий Никитич, давайте сниматься и идти им навстречу! Вдруг случилось что?

— А что может случиться? — спросил Крылов. — Ружье у них есть. Дорогу знают. Придут. Два дня туда, два дня обратно…

— У у, да мы с голоду опухнем! — разочарованно протянул Аптекман и повторил: — Давайте снимать лагерь!

— Нет, — твердо сказал Крылов. — Мы еще не закончили здесь работу. А что касается «опухнем с голоду», то в разгар лета, в тайге, об этом человеку говорить стыдно. Доставайте ваши тетради, карандаши. Записывайте новую тему: «Дикорастущие съедобные растения». Записали? Итак, господа, на предыдущем занятии мы закончили изучать тему «Лекарственные растения Алтая». Разумеется, не в полном объеме. Тот, кто по-настоящему увлечется лекарственными растениями, тот обречен на пожизненное счастливое соприкосновение с миром удивительных тайн и открытий… «Съедобные дикорастущие растения» — тема для ботаники не нова, но в научном плане малоразработанная. Хотя испокон веков народ использовал их в своем питании, особенно в не такие уж редкие периоды голода и недорода растений, введенных в культуру. Лебеда, крапива, кора деревьев… Вы, должно быть, слышали о них как о продуктах питания. Знать, исследовать возможность использования растений, обитающих в диких условиях, необходимо еще и потому, что человек, как вот, например, мы с вами, может оказаться в особых условиях, оторванным от людей, от центров снабжения продовольствием… И тогда эти знания помогают человеку выжить.