Однако проверив и обнаружив, что дверь именно та, ты снова входишь, чтобы констатировать: эта уютная обстановка совершенно аутентична — об этом свидетельствует условный рефлекс, возникающий при виде всего настоящего и неподдельного. Деревенский интерьер с грубыми балками из прессованного пластика, изготовленными по мерке и скрепленными моментальным клеем и степлером, является лишь декорацией, эффектной иллюзией, созданной с единственной целью — вызвать в сознании образ прошлого, которого никогда не было. Благодаря этому воцаряется типичная домашняя атмосфера доверительности, которую ты ценишь, но которой ты, как ни смешно, готов рискнуть, едва переступив порог этого помещения. Я бы не стал уделять так много внимания интерьеру, если бы не был убежден, что он сыграл особую роль.

Конни и Янсен сидели в одном из закутков этого паба и ели пирог, запивая слабоалкогольным пивом. Конни передал материал: восемнадцать пронумерованных экземпляров в коробке, в свою очередь уложенной в бумажный пакет из продуктового магазина — «по-простому», как привык Конни, а почему — он и сам не мог объяснить, только чувствовал, что именно так и нужно. Янсен еще не открыл коробку, и не собирался делать этого, пока не доставит материал наиболее заинтересованным лицам. Как-то в минуту слабости Конни вообразил, что эти коробки вообще не открывают, а его исследования лишь являются частью процесса, результат которого предопределен. Не слишком уверенный в себе человек мог истолковать отношение эксперта именно таким образом. Во время обеда, когда Конни докладывал об основных фактах и тенденциях, Янсен слушал довольно рассеянно, кивал, жевал, глотал и порой, посреди рассказа Конни, начинал искать глазами официанта, чтобы заказать еще пива или попросить специй, что угодно, даже не извиняясь — но и не пропуская мимо ушей ни единой цифры.

— Как я и ожидал, — произнес он, как только Конни, опираясь на цифры, выразил уверенность в том, что готовность шведских граждан свидетельствовать в суде с риском для жизни значительно снизилась.

— Результат настораживает, — сказал Конни.

— Ну, а как бы ты сам поступил? — отозвался Янсен. Ответа не последовало. Он попытался движением языка избавиться от волокон еды, застрявших между зубов, и выглянул в окно, очевидно, прислушиваясь к себе. Конни ничего не знал об этом человеке — женат ли он, есть ли у него дети, есть ли у него вообще прошлое. В такой ситуации можно было ожидать реплики вроде: «Да, если бы какой-нибудь подонок сказал: „Я знаю, в какой школе учатся твои дети…“» — но ничего подобного не последовало. Янсен задумчиво молчал, затем потянулся, откинулся на деревянную панель — якобы, прошлого века — и спросил: — Тебе кофе с молоком и сахаром?

Этот неизменный вопрос всякий раз означал, что обед подходит к концу.

Может быть, фальшивый, двусмысленный уют этого паба вызвал у Конни желание рискнуть покоем и рассказать о встрече с истлевшим понтификом в Юртхаген.

— Моя рассылка, — начал он, — повлекла за собой очень странное происшествие…

Конни выборочно рассказал о случившемся. В разговоре со мной он отметил:

— Впрочем, о многом я умолчал. Я не говорил о Юртхаген и старался ничем не выдать место происшествия. Однако упомянул ключ, захороненный в истлевшем теле, документ и Посланника — которого, возможно, звали Эрлинг.

Подали кофе. Янсен слушал с обычным выражением, меняющимся от рассеянности к равнодушию. Но иногда это означало, что слушает он внимательно.

— В городе так много несчастных, до которых никому не добраться, — произнес Янсен, неотрывно глядя в окно.

— Не доберется? — повторил Конни. Эта формулировка показалась ему довольно своеобразной.

— Люди вне поля зрения… системы.

На этом тема казалась закрытой. Янсен расплатился, они вышли из паба, пожали друг другу руки, и Конни отправился в контору с отзвуком слов «люди вне поля зрения системы» в голове. Мне он сказал:

— Если до кого-то система и добралась, то именно до этого несчастного в Юртхаген.

Конни вернулся в контору, и едва он успел сесть за стол, как раздался сигнал телефона. На дисплее высветился номер Аниты.

— Она говорила таким тоном, словно не она звонила мне, а я — ей.

После окончания разговора Конни обнаружил, что, пока он обедал, она звонила четыре раза. Конни расстроился, ведь Анита и виду не подала, что этот разговор был важен. Наоборот, говорила она медленно, каким-то обвинительным тоном, как будто требуя объяснить, почему они вообще должны разговаривать. Осознав это, Конни подумал: «Я больше никогда не смогу общаться с этим человеком» — так как разговор внушил ему надежду или, по крайней мере, наметил возможности, немыслимые раньше, до попытки приблизиться к ней на кухне.

— Ну, как ты? — спросила она.

— Хорошо, — ответил Конни. — Или, по крайней мере, намного лучше. На работу я шел… в хорошем настроении, — добавил он. Конни выбрал «хорошее настроение», словно не желая признаваться в дикой эйфории, охватившей его рядом с ней, словно не желая удостоить ее этой чести.

— Я беспокоилась.

— Правда?

— Я хочу, чтобы ты был осторожен.

— Я знаю, — отозвался он. — Возможно, поэтому я так и обрадовался.

Анита молчала, вероятно, ожидая продолжения, и Конни, понимая, что ей следует знать его радость, все же ощущал, что это чувство не поддается объяснению, а в особенности, его связь с понтификом в Юртхаген. Говоря по телефону, Конни боялся выглядеть глупо или, еще хуже, усилить впечатление прошедшей ночи: словно он глотает таблетки на грани маниакально-депрессивного синдрома, задатки которого она подозревала уже давно.

— Но все прошло? — спросила она.

— Я обедал с Янсеном, — ответил Конни. — От этого что угодно пройдет.

— У тебя закончились какие-то… отношения? — Это прозвучало необычайно прямолинейно для Аниты.

— У меня отношения только деловые — с Янсеном. Такая у меня веселая жизнь.

— У меня тоже не сахар, — согласилась Анита.

— Я рад.

На этот раз она рассмеялась и даже добавила, словно извиняясь:

— Утром мне надо было спешить… Я хотела… — продолжила она, — пригласить на ужин Камиллу и Густава на выходных… Хорошо, если и ты придешь.

— Хорошо?

— Ну, приятно, — уточнила она. — Мне хочется.

— Так бы и сказала. В пятницу мы обедаем вместе.

— Знаю. Ты занят в субботу?

— Не более обычного, — ответил он. — Приду с удовольствием.

— Можешь купить вина?

— Разумеется. Что-нибудь еще? Мясо? Говяжье филе?

— Я придумаю что-нибудь, — сказала она, — для нас, когда они уйдут.

— Съедим тайком.

— Точно, — подтвердила она.

Они попрощались, как два подростка, сговорившихся о тайной проделке. Конни взглянул на дисплей и обнаружил, что она звонила раньше. И все же его не оставляло чувство, что Анита делала одолжение, отвечая на звонок. Настроение снова испортилось. Они по-прежнему не умели разговаривать как взрослые люди, без лишних интонаций, инсинуаций и скрытых обвинений. Как будто они, подобно многим знакомым, таили обиду за обман и предательство. Но ведь ничего подобного не было.