Популярный певец Д. включил в свой репертуар старую забытую песню «Давай закурим, товарищ, по одной» и пел ее в ритме твиста. Но все понимали, на что он этим намекает.

В общем, все честные люди поддержали, как могли, перевернувший все и вся афоризм писателя Г.

И только одно осталось неизменным. По-прежнему все, включая самого писателя Г., продолжали курить. Курить много, остервенело, до умопомрачения.

1966

Шли двое по шоссе

Сценка

Двое шли по шоссе

Один был Озабоченный, другой — Увлекающийся. Они шли по дороге в город.

ПЕРВЫЙ. Скорее! Не отставай! Мы не должны опаздывать!

ВТОРОЙ. Ой! Смотри, цветочек!.. Какой красивый! Что за лепесточки!.. Какая прелесть!

ПЕРВЫЙ. Перестань! Идем!.. Нас ждут дела!.. Много разных дел! (Вырывает цветок из рук второго, топчет.) Мы же не успеваем! (Продолжают идти.)

ВТОРОЙ. Ой, смотри, бабочка! Какая изумительная!.. Что за крылышки!.. Что за чудо!

ПЕРВЫЙ. Ты с ума сошел!.. Почему ты останавливаешься!.. Мы же спешим в город. Там нас ждут почести, деньги, слава и женщины! Мы же должны успеть!.. Идем скорее! (Ловит бабочку, обрывает ей крылья, выбрасывает.) Мы же опаздываем! (Продолжают идти.)

ВТОРОЙ. Ой, смотри, какая птичка! Чудесно поет! И расцветка исключительная! Просто восхитительно!

ПЕРВЫЙ. Птичка?.. Где? (Вынимает рогатку, стреляет.) Скорее!.. Скорее, говорю… Мы же опаздываем!.. Не отставай!

И Увлекающийся отстал. А Озабоченный пришел в город в точно назначенный час, в точно назначенное место.

Где его и переехал трамвай.

1967

Два палача

В одной никому не известной стране жили два палача. Один вешал, другой рубил головы. Работали они через день в одну смену без выходных, ибо в той никому не известной стране казнить надо было безостановочно. Это, можно сказать, были будни. А само слово «воскресенье» из недели было вычеркнуто как несоответствующее действительности. И все бы шло хорошо в этой стране — день за днем, казнь за казнью, кабы палачи были одинаковые, похожие друг на друга. Ан — нет.

Один был палач как палач, вполне нормальный профессиональный убийца. А другой был добрый и совестливый. Ну, в общем, не такой, как все палачи. Вот этот второй палач как придет домой после смены, сразу начинает мучиться и терзаться:

— Ох, и зачем я это сегодня сделал?..

Жена спрашивает:

— Что, дорогой?

А дорогой отвечает:

— По шее… топором… человеку…

Жена говорит:

— Да ведь он же преступник небось?..

— Да, — говорит палач, — конечно, преступник… Но прежде всего он ведь еще и человек…

И плачет. И рыдает. Настоящими, представьте, слезами. Потому что этому палачу ничто человеческое не чуждо.

В другой раз жена ему говорит:

— Кончай плакать и рыдать. Если ты такой добрый, уходи со своей работы, меняй профессию и живи спокойно…

— Нет, — говорит палач. — Не могу. Я свою работу люблю. Мне моя профессия нравится. Только…

— Только — что? — спрашивает жена и смеется.

— Только, — говорит палач, — крови много. А я крови совсем не переношу. И еще меня тошнить начинает, когда я вижу, как обезглавленное тело дергается.

— А как оно дергается?..

— А так. Сначала резко, потом меньше, потом уж и совсем затихает и уже не вздрагивает… Ты себе не представляешь, дорогая, до чего это гадкая картина. Я прямо волнуюсь. Переживаю страшно. Смотреть противно, честное слово…

— Почему не представляю?.. Очень даже хорошо представляю, — говорит жена. — Я все же кто?.. Жена палача!.. Знала, за кого выходила.

Палач вздыхает:

— Да, но ведь я только исполняю свой долг. Я честный. А ведь на моем месте служит еще мой напарник, которому абсолютно все равно, который равнодушен в своей жестокости, а я больше всего ненавижу это страшное равнодушие. Ты знаешь, как он намыливает веревку?

— Как?

— Совершенно равнодушно. Он и вешает людей, не глядя кого. Не интересуясь их личностями, их индивидуальностями… Совершенно не зная их биографий. Ужасно!..

Жена говорит:

— А может быть, вам поменяться?.. Ты в его смену, а он — в твою… Ты пойдешь вешать, а он — рубить… В конце концов в любом деле надо уметь находить прелесть в разнообразии…

— Нет, — отвечает палач. — Его работа не по мне. Требует силы воли. А у меня ее нет. Я рубанул — и все. А тут надо и петлю делать, и табуретку ногой вышибать. Да и многие жертвы обделываются в процессе — запах плохой. Я не выношу плохих запахов.

— Да!.. Ты нежный!.. Ты — тонкий! Ты — мой дорогой!..

Так они разговаривали бесконечно долго, пока вдруг… ох, это «вдруг» — вечно означает что-то неожиданное!.. Вдруг вышел приказ: первого палача перевести на отрубание, а второго на повешение.

Приходит с работы наш палач (это раньше он был вторым, а теперь, значит, он стал первым), и жена его спрашивает:

— Ну, как?..

— Чево?

— Как тебе сегодня работалось?

— Да ничего, — говорит, — особенного.

Жена удивилась его равнодушию.

— Ну, ты… хоть повесил его?

— Кого?

— Да человека… человека сегодняшнего.

— Преступника?.. Конечно, повесил. Почему бы мне его не повесить.

— И веревку намылил?

— Намылил.

— И табуретку выбил?

— А как же. Все сделал, как положено.

— И что?

— И ничего.

Жена успокоилась и говорит:

— Ну и слава богу.

Прошло с того дня много лет. Вдруг стук в дверь, вбегает напарник, хватает жену палача и тащит ее казнить. А первый палач абсолютно равнодушен. Он знал, что в этой никому не известной стране они со сменщиком уже переказнили всех, кого только можно было. И вот, стало быть, очередь до его жены дошла. Жена кричит:

— Заступись, идол!.. Он же мне сейчас голову отрубит.

А тот с твердокаменным лицом ей отвечает:

— Ну и пусть. Скажи спасибо, дорогая, что сегодня не моя смена, а то бы я тебя собственноручно повесил…

В общем, отрубил напарник голову жене первого, бывшего второго, палача и, конечно, страдает на своем месте:

— Ох, черт дери, до чего же я дошел… До чего опустился, что жену своего ближайшего коллеги уничтожил… Столько крови!.. Что же теперь будет…

— А ничего особенного, — говорит ему его сменщик. — Теперь моя смена. И я буду тебя вешать…

— То есть как?! — испугался палач. Очень он был нервный в последнее время. Все ныл и переживал.

— А так. Остались только мы с тобой в этой проклятой никому не известной стране. Всех остальных уже переказнили. И тебя повесить — мой профессиональный долг.

Сказано — сделано. На следующий день повесил палач палача.

И вот одинешенек идет с работы и думает:

«Как хорошо, что я когда-то с рубки голов на повешение перешел. Все-таки повезло мне в этой жизни.