1967

Про мальчика, который любил плевать с балкончика

Один мальчик любил плевать с балкончика.

Мы ему говорим:

— Ты зачем это делаешь?

Он отвечает:

— Хочется.

Мы его спрашиваем:

— Ты что, дурак?

Он говорит:

— Нет, — говорит, — я сам понимаю, что делаю нехорошо, но не могу удержаться. Как выйду на балкончик, так сразу плюю. Вот и сейчас — смотрите! — какая шляпа идет… Ну, как я могу этого не сделать?..

И с этими словами мальчик перевесился через перила и смачно плюнул на шляпу. Затем объяснил свой поступок:

— Конечно, со стороны кажется, что я поступил аморально, даже низко… Но разве может что-то сравниться с тем поистине огромным удовольствием, которое я получаю от каждого попадания… Попробуйте-ка и вы плюнуть!.. Уверяю вас — в случае точного попадания на голову прохожего вы испытаете форменное блаженство. Это блаженство увеличится примерно вдвое, если прохожий будет идти по улице с непокрытой головой. Но в сто раз оно будет больше, если непокрытая голова окажется лысиной. В этом случае считайте, что вам просто повезло, и плюйте с особым старанием — это в конце концов и есть огромное человеческое счастье!.. Да, счастье, которое ни с чем не сравнимо, ни на что не похоже!..

Выслушав внимательно плюющего мальчика, мы, признаться, подивились его уму и развитию не по годам.

— А как количество оплеванных тобой людей влияет на твое настроение, мальчик?

— Никак не влияет, — был ответ. — Ведь дело не в количестве, а в качестве. Если ты попадаешь в центр лысины, то есть в макушку, это одно, а если не в центр — это совсем другое. К тому же многие из проходящих под моим балконом лиц имеют не одну, а две и даже три макушки… Это осложняет задачу. Но, с другой стороны, заставляет плевать чаще, используя все свое мастерство. Вообще должен сказать, что, если в плевок вкладываешь душу, он у тебя получается красивый, я бы сказал, изящный… Траектория полета должна быть выверенной до миллиметра… А если нет души, нет ни красоты, ни точности…

— И последний вопрос: кем ты будешь, мальчик, когда вырастешь?..

— Разумеется, я буду работать на телевидении. Впрочем, я еще не принял окончательного решения…

Признаться, нас почему-то обрадовало это заявление.

1969

Стройка

Строили дом, строили… Выстроить никак не могли.

Во-первых, кирпич. Если он есть — его воруют. А если нет, значит, уже разворовали. Во-вторых, стекло. Если его нет — значит, его разбили. А если оно есть, значит, еще разобьют…

В-третьих, шпиль. Только его поставили — следующей ночью кто-то в черной маске пришел на крышу и тихо спилил его обыкновенной крестьянской пилой. Ну, хотя бы спилил и рядом оставил, злодей, а то унес с собой, ворюга проклятый.

После этого пошло. Совсем обнаглели. Кто-то фундамент утащил, кто-то — лестницу, кто-то — солнечную стену… О кафеле и говорить не надо — он до стройки ни разу и не дошел, его здесь рабочие и в глаза не видели никогда. Не знают даже, что это — «кафель» — такое. Когда слышат «кафель», некоторые думают, что это пиво новое, а другие, более культурные и начитанные, — будто это новая планета какая-то неподалеку от Луны, только немного сзади, и потому она, эта самая Кафель, нам долго не была видна.

Когда дом был готов, приехала комиссия его принимать.

— Ну что ж, — сказали. — нам лично это помещение нравится. Архитектура современная. Интерьер тоже вполне заслуживает. В общем, пусть первыми сюда введут тех, кто возводил это замечательное здание.

И двери нового городского суда широко распахнулись перед строителями.

1971

Хренотень

Шел по лесу Тыр-пыр-восемь-дыр, а навстречу ему Шкет с тремя чувырлами хромкает.

— Хей, ты, Шкет! — кричит Тыр-пыр. — Уступи, брат, хыть одну чувырлу. У тя три, а у меня ни одной. Некряво. Бидонисто. Глыкло.

Шкет говорит:

— На! — И отдал одну чувырлу, потому что был не злый, добропутный.

Тыр-пыр взял ее, повертел, помял под сосной, покурлил, пострекотал, запузырил, потом бросил и засифонил дальше один.

А навстречу ему Фуфло рыпает. Навездекокнутое.

— Хей, Фуфло, дай и мне вездекокнуться, не жалься, Скупердяй Прохиндеич! — просит.

— Да на! — говорит Фуфло. — Мне самому на душе хренобно, хотелось лизнуть… — И дает ему банку вездекоки вчерашнего розлива.

— А закусонить? — спрашивает Тыр-пыр.

— На и закусон! — И дает ему Фуфло рыбьего помета в молочном пакете. — Приятного аппендицита!

— Спасибняк, премного вам лапидарны! Кокнул банку Тыр-пыр, нализался всласть, до самого верху, выпендрил из лесу, но тут почуйствовал себя ухняво-ухняво и чекурдыкнулся спать. Прямо в поле. Зазундило ему что-то в брюхе, застопуздило в животе, чует, надобно захлындеть. Срочно.

Вот он спит, бедолага, и хлындеет. Ночь, луна, звезды, а он, представьте, хлындеет и хлындеет, а хыть бы што… Час хлындеет, два, на третий через него старая Сколопендра ползет и прямо ему в нос хвостом пуршикать начала. Пуршикает и пуршикает.

А он, дондон, все себе хлындеет и не поймет никак, кто его пуршикает.

Наконец, объявляет тревогу, вскакивает в полной выкладке и ором давай горло драть, на голос всю родную природу дыбом дыбить:

— Ах, ты, сколопонь гунявая! Скотобаза фартейная! — Проснулся. — Изыди, грымза! Не то отпочкую по твоей липучей трухне — не отпындюришься!

Сколопендра спрыгнула с носа, да как затриндит, как запистопилит:

— Ой-ой-ой!.. Спасите-помогите!.. Меня Тыр-пыр совсем, бедную, закукал, а я его дгике не острохиздила!..

— Ещ-чо чево! — кричит Тыр-пыр. — Да меня исчо никто в мире не острохиздил, не то что ты, глюхоза болотная, ганидра пучеглазая, сикуха глыпопузая!

— А чево ты меня фартейной назвал?.. Я тебе этого вовек не отщелкаю. Какая я тебе фартейная?.. У меня дгике портупеи фартейной нетути!.. Сам ты фартейный!.. От фартейного сышу!

И долго бы они еще клевались, если б не увидали, как Мря на трахторе по перегною со своей рыжей Лухендрой фурдачит.

— Тыр-пыр, твою лять! — кричит Мря. — Дай дорогу, бывший дембель, не то ухайдокаю в рассыпец!

А Тыр-пыра будто что-то запляскавило, не хочет он дорогу уступать.

— На! — кричит. И показывает Мре свою хренотень.

— Ты чево мне показываешь? — кричит Мря, вздернувшись весь. — Я сам тебе такую ж хренотень могу показать!

Показали они друг другу хренотень. Кажный свою. И только тогде успендились, друг другу рукомойки пожали и даже трижды челомпукнулись на прощанье. И правильно: с энтой Мрей лучше не гандыпопиться.

Прошло еще время, неизвестно сколько. Рассвет закол басил. Солнышко вспрянуло. Ветерок наяривать начал. Из травы роса захлюпала. И вся природа на новый день закондыбачила.

Мря со своей Лухендрой рыжей