– … И он, ты говоришь, способен защитить твой покой чутьем и когтями?

– Да, матушка, и защищал уже неоднократно. Он очень силен, и такой умный! Гвоздик, ну-ка, встань! Положи лапы на плечи, встань в полный рост!

Гвоздик, зевая, поднимается с пола… ур-р-р… потягушеньки… Ладно, раз просят: Гвоздик рывком поднимает свое длинное туловище вверх, на мгновение застывает свечой, а потом выкладывает когтистые лапы Лину на плечи. Когти впрочем, он втягивает в самый последний миг. Зато высовывает черный, безобразно длинный язык и смачно шлепает им по лицу зазевавшегося Лина.

– Цыц! Я тебе разрешал облизывать? Стой тихо! Вот, матушка, какой он огромный, выше меня получился. А тяжелый!

– Да уж! Все, уйми его, пусть опять ляжет. И пусть не вздумает ко мне подходить. На салфетку, вытри лицо. Погоди, лучше я сама оботру… Ты плохо кушаешь. У нас в роду все мужчины не толстые, но ты очень уж худ. Кушай же, вот коржи в меду, вот груши…

– Матушка, но я славно поужинал и совершенно сыт. Вот если бы ты согласилась прогуляться с мною в саду. Там сегодня на диво тепло… Гвоздика выведем заодно.

– С удовольствием, сын. Погоди, я зажгу огонь, чтобы к нашему возвращению здесь стало тепло и уютно.

Ореми Та-Микол легко плеснула пальцами в сторону очага – и тут же дрова вспыхнули мощным ярким пламенем. Лину подобное было бы не по силам, и даже сам Снег, пожалуй, не сумел бы воспламенить очаг на столь большом расстоянии всего лишь одним небрежным движением… Хорошо, если он сумеет перенять от матушки ее магическую мощь…

– Накиса! Твой храп мне надоел! Ты не выспалась в своей постели и пришла досыпать ко мне? Поди сюда!

Из-за ширмы проворно выскочила женщина средних лет и тотчас бухнулась в ноги. Движения ее скоры, мольбы и оправдания звонки, но глаза… глаза ее выдают: да, прикорнула в тишине за ширмой…

Прекрасное лицо княгини исказилось гневом, и Лин поспешил вмешаться.

– Матушка, госпожа моя, она нечаянно. В такой прекрасный вечер не стоит огорчать себя и меня волнением и недовольством чем бы то ни было. Пойдем, полюбуемся ночным небом и тем, что осталось от заката. Позволь мне накинуть на твои плечи шаль и предложить тебе руку?

– И сердце?

– А сердце мое – с самого рождения принадлежит тебе! Ты знаешь… ведь я ровно ничего не помню из моего раннего детства…

– Увы, ты был очень мал…

– …Кроме ауры, твоей ауры, матушка! Едва лишь я увидел тебя, стоило тебе только прижать меня к своей груди – и словно звезда вспыхнула в моем мозгу: это моя матушка, я ее узнал!

Княгиня ахнула и схватилась за щеки. Тотчас была забыта провинившаяся служанка, гнев, какие-то посторонние мысли о хозяйстве…

– Но ведь и у меня случилось точно то же самое! Стоило лишь мне прикоснуться к тебе, погладить твои золотые кудри… Да, ты, прав, пойдем, сын мой…

В тишине сада, нарушаемой лишь пением сверчков и шелестом листвы… да еще фырканьем, урчаньем, шуршанием, почесыванием, проламыванием сквозь кусты неугомонного Гвоздика, неспешно прогуливались мать и сын. Зато, с таким сопровождением, оба они могли быть совершенно уверены, что никто их не подслушает…

– …И он по-прежнему в силе, по-прежнему строен?

– Не знаю, как по-прежнему, матушка, ибо я знал его только последние пять лет, но подтверждаю точно: благополучного жира, свидетельствующего о почтенном возрасте и безмятежном быте, он так и не накопил. Я бы сказал, что он не толще моего, но гораздо крепче меня и шире в кости.

– Да… Боги! Как же он опростился… Кто бы мог подумать.. Вот оно, беспощадное время! Голубая кровь, самый лихой меч Империи, умница… и погряз в этой толстомясой бабище. Немытой, неграмотной… Она жирна?

– Она в теле… Но…

– Но – это слово, бегущее впереди возражения. Ты намерен возразить мне, сын мой?

Лин упрямо сдвинул брови и остановился посреди песчаной дорожки.

– Матушка. Я никогда не посмею думать и говорить дурно о той, кто многие годы была ко мне бесконечно и неизменно добра, не считая усилий и не надеясь на выгоду. Тебя ведь не было со мною, а она согревала, когда мне было холодно, и утешала, когда мне было горько… Ничего не зная обо мне, ничего не требуя и не прося взамен. Да, она неграмотна, но она никогда не притязала быть более важною, нежели простая приходящая служанка, а все-таки значила гораздо больше и для меня, и для Снега.

Княгиня взглянула на Лина и увидела, что он – точно такой же сын своего отца, как и Дамори: любящий, внимательный, почтительный, но твердый, как жало меча, когда речь идет о важном, или о том, что он считает важным. И княгиня отступила, как всегда вынуждены отступать женщины в этом суровом мире, всецело принадлежащем суровым мужчинам.

– О да, ты прав, Кари, защищая честь пусть даже такой… Защищая честь и доброе имя женщины… никак не запомнить имя… которая бескорыстно заботилась о моем дорогом сыне. И все же не так я представляла себе одиночество и сердечные терзания одного из лучших дворян государства… А что он еще обо мне говорил… кроме того, что я была не такая, как все…

– Он говорил, матушка, что любовь к тебе, как стилет, вонзилась в его сердце по самую рукоять. И что не было защиты от этого удара, и что он не помышлял о защите и никогда больше не искал иной любви.

– Тем не менее, сумел утешиться… Все, мой сын, довольно об этих пустяках…Надеюсь, он дал тебе образование не только в том, как больнее рубиться мечом и секирой, да как правильнее вспарывать брюхо несчастным оленям? Имеешь ли ты представление о музыке, о поэзии?

– Не сказать, чтобы я хорошо в этом разбирался, матушка, особенно в музыке я слаб. Но он рассказывал мне множество баллад и историй, а также позволял читать книги.

– Книги? Ты любишь читать книги? Изумительно!

– Да, матушка, у Снега громаднейшая библиотека, насчитывающая более четырехсот отдельных произведений. А некоторые из них так велики, что целиком размещаются на трех обычных свитках, заполненных письменами до отказа!

– Это… это… да, великолепно. И что же, среди этих свитков были не только ученые трактаты, но и произведения, принадлежащие поэзии и сказаниям?

– О, да, матушка! И я все их читал!

– Назови некоторые, на свой выбор?

– «Пресветлый Галори и три девы из озера», «Смерть оказалась бессильна против двух любящих сердец», «Славные подвиги паладина храма Земли рыцаря Омоти», «О том, как Судьба повенчала достойных»…

– Про паладина Омоти я не читала, а остальные знаю хорошо.

– Ты, матушка???

– А что же ты думал, что твоя мать сидит в самом дальнем углу Империи, как последняя крестьянка, и ничего не знает, ничего не видела, слепая, глухая, неграмотная… нагуливая жир в теле?..

– О, нет! Я уверен, что вернись ты ко двору – немедленно затмишь, словно их не было, всех придворных красавиц!