Я бы думала, что он ничуть не лучше Миши — такой же козел, который может предавать только потому, что его женщина оказалась неидеальной, не смогла чего-то ему дать, хотя он сам даже не попытался проникнуться нашей общей проблемой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лика… — Одинцов сейчас слишком нормальный и человечный. Лицо у него… настоящее, не деловой покер-фейс. — Я решил наши отношения не начинать со лжи.

Меня обожгли его слова. Мы именно так и начали десять лет назад. С недомолвок и … даже не знаю. Но он ничего не помнил, а я не сочла нужным рассказать. Обиделась. Гордость взыграла. Показалось стыдным навязываться. Мы потеряли десять лет, а сейчас он хочет, чтобы мы…

— Ты простишь меня? — он не робкий мальчишка, нет. Он виноватый медведь. Гудит тихо и ноздри у него вздрагивают.

— Я… подумаю, можно? Дай мне немного времени.

Ответить он не успевает: по павильону проходит волна возбуждения, усиленно щелкают фотокамеры, людское море волнуется и шумит. Не сдержавшись, я хихикаю.

— А вот и наша лягушонка в коробчонке приехала, — бормочу под нос пришедшее в голову сравнение. У Одинцова серьезное лицо и трясутся плечи. Совсем немного, но пляску его тела я ощущаю ладонью — держу Сашку под руку.

Они движутся по павильону не спеша, как хозяева жизни. Набокова я узнаю по Аннушке. Смотрятся они хорошо. Она — платье в колено, тонкая талия, красивая грудь, губки бантиком и лицо нарисовано рукой мастера.

Он — постарше, под сорок. Невысокий, но стройный, седые виски, нос с горбинкой и необычная, словно прорисованная линия губ. Крутой подбородок, кадык, кисти и пальцы пианиста, швейцарские часы. Никакого костюма. Джинсы, рубашка, джемпер, но мой наметанный глаз в курсе, сколько это стоит.

Миллиардерам, наверное, можно нарушать каноны. Я ожидала чего-то более помпезного или скучного. Консервативного, как принято в бизнесе. Набоков выбивался из мира белых воротничков и строгих костюмов и приятно радовал глаз. Неожиданно.

Чуть позади плывет Зефирка. Сашка фыркает. Нежно-бело-розовая — просто в точку прозвища. Под ручку, я так понимаю, с Ребусовым — угловатым нескладным циркулем. Все в нем чересчур: рост, худоба, угловатость черт. Кадык настолько велик и остр, что кажется: еще немного — и прорежет кожу, чтобы выбраться наружу. И глаза у него водянисто-болотные. Собственно, недурен, но я смотрю на него с предубеждением. Зато Женька на его фоне кажется неземной принцессой. Эти тонкие руки, томный взгляд, юбочка колокольчиком. Короны не хватает.

Собственно, ничего из ряда вон выходящего, если бы не Георг с побелевшим от ярости лицом. Интересно, это реакция на Ребусова, или брата штырит от Зефирки, что опирается тонкими пальчиками на худую руку его врага?

Одинцов

Надо спасть Егора — первая мысль, что приходит в голову, когда я вижу его лицо. Давненько он не был таким живым и настоящим. Это все от больших чувств — не иначе. Вряд ли подлый Ребус мог вызвать в нем столько эмоций: воды утекло много, мы не раз с ним сталкивались по делам бизнеса, и я не помню, чтобы Гошка так бесился только от одного его вида. Судя по всему, моя маленькая сестренка смогла задеть какие-то потайные струны Егоровской души.

Нет, у меня как раз был грандиозный план свести их воедино, но я и представить не мог, что такая хлопушка, как Немолякина, окажется настоящей бомбой, что взорвала мир моего друга. Но любовь — она такая. Не выбирает ни времени, ни обстоятельств. Приходит неожиданно, всаживает стрелу глубоко в сердце и радуется, когда двое пронзены насквозь.

К тому же, дела сердечные не должны мешать бизнесу. А у нас на кону очень важный проект, и Набоков — цель, за которой мы гонялись достаточно долго.

С ужасом думаю, как бы выглядел сейчас я, если бы под ручку с Набоковым не Анна вышагивала, а моя Лика. Я бы, наверное, тоже не был столь хладнокровен. Меня от одной мысли потряхивает, а тут — живое воплощение кошмара каждого ревнивца.

— Лика, — смотрю любимой девушке в глаза, — ты бы не могла на некоторое время нейтрализовать своего братца? Чтобы он ничего не натворил?

Она кивает. Моя несравненная, всегда знающая, как правильно действовать, девочка. Я бы мог очень долго перечислять ее достоинства. Наверное, я так и сделаю. Вслух. Чтобы она знала, как я ее ценю и уважаю.

— Мне нужен Набоков, — говорю быстро, — очень нужен. Выставка — хорошо, но Набоков — лучше. Потом что-нибудь с Женькой придумаем.

— Не переживай. Я Гошку нейтрализую, — сказала уверенно, оторвалась от меня и в несколько шагов преодолела расстояние, отделяющее нас от Егорова. Кинулась, словно грудью на амбразуру. Дальше я уже не смотрел. Лике можно верить. По крайней мере, сейчас. О прошлом лучше пока не думать: есть дела поважнее.

Лика

— Вот ты где. А я тебя везде ищу, — закрываю Георгу обзор. Но он здоровый и высокий черт. К тому же, в таком состоянии, что может смести меня своим напором, как щепку. — Посмотри на меня, Гош, — прошу тихо, но он вздрагивает и отводит взгляд от главного нарушителя его спокойствия.

— Анж, мне сейчас не до шуток, — голос у него охрипший, будто он сутки на стадионе орал.

— А это не шутки. Просто побудь со мной немного. Перестань думать всякую ерунду. Тебе Женя понравилась, да?

Брат выдыхает. Встряхивает головой.

— Все. Можешь не цепляться за меня, отлипни. Я… вполне адекватный.

Я не спешу. А то знаем мы таких адекватных. Лучше перестраховаться.

— Тебя Одинцов прислал? Чтобы я не сорвал грандиозную сделку века? — Георг страдальчески кривит губы. Это нечто среднее между оскалом и сарказмом. На самом деле, ему больно.

— А чего ты завелся? — недоумеваю я. — Девушка всего лишь на выставку пришла, и это не значит, что она прыгнет в постель к вашему Глобусу или замуж за него выйдет.

— Ребусу, — поправляет меня Гошка. Я на миг умолкаю, соображая, что он только что сказал. Ах, да. Ребусов. А я его только что Глобусом обозвала.

— Ребусов твой — партнер на час. Это обычные деловые отношения. Ты, прости, облажался по самые уши. Не позвонил заранее, не договорился. Она, между прочим, ждала до последнего.