Говорят, что в конторе автобусной компании у центральной автостанции каждый день раздают свежие зонтики. Человек, к примеру, входит и говорит:

— Я потерял зонтик в девяносто четвертом автобусе.

Девяносто четвертый — очень загруженный маршрут.

— Этот? — спрашивает служащий.

— Это гадость какая-то. Посмотрите что-нибудь поновее.

— Эй, господин!

«Король фалафеля» приветливо машет мне из-за своей стойки. Тысяча чертей! У буфета стоят, как брат и сестра, два моих забытых зонтика… Один — этой скотины из «Калифорнии», а второй — моей вдовы…

Три. Итак, всего три.

В очереди на автобус я не поднимал глаз ни на секунду. В моей правой руке гармонично торчали три зонта, один — черный, второй — синий, третий — зеленый. Хоть бы дождь шел… Так нет же, как назло, было безоблачно, легкий юго-западный ветер.

Я делаю из трех зонтов пакет, дабы придать этому некоторый коммерческий характер, вроде бы я агент по продаже, или ремонтирую зонты, или коллекционер, везущий свои экспонаты на выставку, но разве евреев обманешь? Несколько сволочей уже показывают в мою сторону, перешептываясь с примитивными ухмылками. И это — нынешняя молодежь?

В автобусе я забился в угол, чтоб меня не накрыли с тремя зонтами. Слава Богу, никакой реакции. Вроде бы пронесло. Я осмеливаюсь потихоньку поднять голову. И вот… напротив меня… напротив…

Мамочка!

Та самая толстуха. Та самая полная женщина сидит прямо напротив. Она смотрит на мои зонты стеклянным взглядом и истошно вопит:

— У тебя был удачный день, а?

И уже объясняет соседям, как накрыла меня сегодня днем. «Он просто хватает зонты и убегает с ними. Тридцать лет назад таких типчиков в стране не было. Молодой, здоровый, прилично одетый — зонты ворует. Так он себе зарабатывает. Стыд и позор!»

Все взгляды устремились на меня.

— Полицейского, вызвать полицейского! — кричал кто-то.

Я привлек внимание всех зрителей, но мне, как ни странно, никогда не нравились публичные представления. На первой же остановке я бросился вон из автобуса, расталкивая пассажиров, и сразу же попал под ливень. Тогда я встал с тротуара, воздел обе руки к жестоким небесам с немым обвинением…

Обе руки?

Господи, три зонта, вечная им память…

Я стою под проливным дождем с закрытыми глазами, как библейский Иов, и не двигаюсь с места. Вода затекает мне за рубашку, течет по всему телу, очищая мою скорбящую душу.

Здесь я буду стоять и не уйду. И пусть потоп, и пусть конец придет всякой плоти на земле, я не сдвинусь отсюда до весны.

В эти дни черт его знает почему, может, под влиянием кризиса образования или выборов президента США, я вдруг вспомнил период своего счастливого детства. В те далекие дни, если память мне не изменяет, у меня не было никаких проблем, кроме того, что я был ужасно худым. Согласно собранным мною свидетельским показаниям, в те далекие дни ускоренного роста я был настолько тощим, что, по выражению моего деда, должен был войти в дверь дважды, чтобы попасть внутрь. К тому же на том этапе развития медицинской науки все уполномоченные родители хорошо знали от одетых в черное семейных врачей, что только полные люди по-настоящему здоровы, ибо у них есть резервы жира и холестерола против всех болезней. Поэтому нечего удивляться, что члены нашей разветвленной семьи каждое утро предупреждали меня: если я не начну есть хлеб с маслом в товарных количествах, то у меня не будут расти усы и меня не возьмут в непобедимую венгерскую армию. С этими двумя фактами жизни я, судя по моему личному ощущению, готов был смириться без всяких возражений.

Но главной проблемой был, разумеется, шпинат.

В те годы это было чем-то вроде доброй еврейской традиции — дети должны ненавидеть шпинат. Можно говорить о своего рода джентльменском соглашении — потомки ненавидели шпинат всей душой, а предкам это давало повод для испытания силовых методов воспитания. В моем особом случае существовали два отягчающих фактора:

1. Я был очень худым.

2. Я любил шпинат пламенной любовью.

Никто не знает, как возникло это удивительное пристрастие. Возможно, я не особо отдавал себе отчет в правилах семейной игры, но, скорее всего, во всем был виноват сам шпинат, поскольку он сразу пришелся мне по вкусу.

Эта проблема чрезвычайно заботила моих родителей — все остальные дети умели ненавидеть шпинат как положено, и только их вконец опустившийся ребенок оказался не таким, как другие. Поэтому когда в конце обычной трапезы я просил у мамочки добавки этой зеленой зелени, она просто теряла самообладание.

— Я тебе дам еще, — соглашалась она, — и не дай Бог, если ты не съешь все до конца, — получишь по попе!

— Конечно, — отвечал я наивно, — я просто с ума схожу по шпинату.

— Только очень плохие дети не едят шпинат, — объясняла мать, — шпинат — это хорошо, в нем много-много разных витаминов. Это неправда, что у него плохой вкус…

— Но я — очень — люблю — шпинат…

— Шпинат надо есть, даже когда не любишь. Хорошие дети должны есть шпинат, и я больше ничего не хочу слышать на эту тему!

— А почему заставляют есть шпинат, мама?

— Иначе будешь стоять в углу, пока папа не придет! И будет тебе ну-ну-ну! Будь хороший мальчик и ешь шпинат! Ешь, кому говорят!

— Не хочу!..

Цель достигнута.

Когда отец возвращался с работы, мать жаловалась ему со сдавленным плачем:

— Он осмеливается так разговаривать со мной только потому, что ты его балуешь.

Отец строго наказывал меня, и в конце концов все в доме пошло как надо — я стал ненавидеть шпинат, как ни один шпинат в мире, к общему удовлетворению родителей.

И вот тогда наступило время настоящего испытания: ребенок начнет есть шпинат или здесь будет моя могила! Родители предприняли внутренние консультации в совете дедушек и обсудили имеющиеся в их распоряжении воспитательные средства, то есть полицейского, пугало и «альте захен» — скупщика старых вещей.

Выбор пал на последний вариант из-за его жуткого названия.

— Ты снова оставил шпинат на тарелке? — говорила мать. — Вот придет альте захен и заберет тебя!

— Куда?

— В свою пещеру и закроет тебя в железной клетке…

Я быстро доедал шпинат. Выбора у меня не было. И вот через несколько недель, по окончании моей ежедневной борьбы с проклятым по всему меню шпинатом, снизу вдруг послышались крики старика с тележкой:

— Альте захен! Альте захен!

Ложка выпала из моей руки, глаза обратились горе, и я со сдавленными стонами полез под стол. Разумеется, вместе с тарелкой шпината, которую бабушка тут же спустила мне в укрытие. Родители продали старьевщику две тумбочки на выгодных условиях — чтобы он приходил всегда в обеденные часы.