Маленький Макс очень любил именно гавань — там можно было подолгу рассматривать лодки, парусники, людей, и ему казалось, что он слышит скрип мачт, плеск воды, хлопанье парусов, иноземную речь и крик чаек. Став постарше, он полюбил девушку — под тонкой туникой, пронизанной итальянским солнцем, угадывались очертания тела, и это было так соблазнительно, так волновало…

Он дожевал булку и взял со стола ещё что-то, зная, что Фуфа не отстанет, так и будет наседать, чтобы он немедленно «покушал»!..

— Мальчик, помой руки, и мы садимся за стол! Дядю Мишу и Володю ждать не будем.

— Как это за стол, — перебила Марочка и сделала Фуфе страшные глаза, — нам ещё нельзя за стол!..

— Мара, что ты городишь, только послушай себя!

— Фуфа!

— Ах, я забыла, и вправду нельзя.

Макс оглянулся от окна, тётки стояли в дверях и любовались на него. Он раскинул руки, в два прыжка допрыгнул до них, обнял, закружил. Тётки взвизгивали и хохотали.

Макс чуть не плакал.

В кабинете — следующей комнатой был кабинет, откуда он когда-то смотрел на медведя, — были опущены жёлтые шторы, и в солнечном осеннем полумраке вырисовывались резные ноги гигантского письменного стола, сияли корешки книг и фотографии — вот Фуфа с Мишей, совсем молодые, их родители, тоже не старые, и Миша, один из четверых детей, упитанный бутуз в матроске, палец во рту, глаза испуганные, вот-вот заревёт. Марочка играет на каком-то концерте, тоненькая, одухотворённая, скрипка под щекой и смешное концертное платье. Макс смутно помнил что-то связанное с этим платьем, его долго шили, а потом пришлось перешивать, потому что Марочка от волнения страшно похудела, и Фуфа переделала его за одну ночь. Николина Гора, дача, лето, заросли и какие-то дети, очень много, Макс узнал только себя, Володю, соседскую девчонку Свету и дяди Мишину таксу по кличке Вектор. У Вектора был скверный характер, это Макс тоже помнил, и вспомнил, как взрослые рассуждали, что таксы вообще довольно вредные. Вредного Вектора тем не менее все любили и старались ему угодить. Вот Макс с родителями, уже в Малаховке, у отца в руках бадминтоновские ракетки.

…Почему всё так быстро? Я не могу этого понять! Зачем это придумано — чтобы жизнь проносилась моментально? Почему нельзя было придумать по-другому? Почему нельзя как следует понять, прочувствовать, порадоваться? Почему на это не отпущено ни времени, ни осознания?

…Непонятно. Непонятно.

Потом Макс увидел собственный диплом об окончании института — в солидной деревянной раме. Оценки «отлично» проставлены во всех графах, и внизу, мелким шрифтом напечатано: «Спецкурсы — 12, из них «отлично» — 12».

Опять защипало в глазах и немного сбилось дыхание.

Копию его диплома Фуфа пристроила на стену, на самое почётное место, в дяди Мишином кабинете — где всё это время была копия его самого?..

Он отвернулся от диплома — так стыдно ему было! — отдёрнул штору и глянул вниз.

Деревья разрослись, и видно было плоховато, но он тем не менее увидел медведя! Тот был пыльный после лета, какой-то клокастый, словно не до конца перелинявший. Медведь сидел посреди вольера и лениво чесал задней лапой ухо.

— Тётя Фуфа! — завопил Макс в совершенном восторге. — Смотрите! Тут медведь! Марочка!

Тётки вбежали одновременно, у них были перепуганные лица. Они подумали, что-то случилось.

— Медведь! — повторял Макс, коленями стоя на дяди Мишином кресле и выглядывая в окно. — Он на месте!

— Какой медведь?!

— Фуфа, ты забыла, он любил смотреть на медведя! Ну?! Ты что?

— У меня чуть сердце не разорвалось!

— Если у тебя разрывается сердце, прими нитроглицерин!..

Макс смотрел на медведя, улыбался от счастья, а тётки хлопотали вокруг него, и жизнь в этот миг была простой, понятной и прекрасной.

— Слезай оттуда, мальчик, ты ещё ничего не поел! Мара, ты заварила лапшу в бульон? Бог мой! Яйцо! Оно перекипит и станет резиновым! Мара, сними ковшик с огня!

Потом Макс сидел на кухне, огромной и очень неудобной — в ней было всего одно окно, всегда темновато и холодно. Кухонный стол оказался заставлен ещё какими-то блюдами, которые, по всей видимости, не смог вместить обеденный. Блюда стояли в два этажа. Макс хлебал огненный бульон — яйцо светилось в прозрачной глубине бульона и ничуть не было резиновым, — а тётки смотрели на него. Марочка вытирала полотенцем и без того сверкающие фужеры, а Фуфа обмахивалась журналом.

— Почему ты ни разу не приехал?

— Марочка, мы договорились, что не станем его ругать!

— Не станем, Фуфа. Но почему?

Макс посмотрела на тёток.

— Я не мог, — сказал он глупую глупость.

— Марочка, он не мог.

— А мы? — горестно спросила Мара и на миг перестала вытирать фужеры. — Как же мы? Без тебя?

— Вы справились, — буркнул Макс, которому нечего было сказать и нечем оправдаться.

— Мы уже почти умерли от старости и болезней.

— Марочка, ещё не до конца.

— Расскажи нам, как ты жил. Нет, мы видели тебя по телевизору…

— И ещё мы читали о тебе в специализированных изданиях, — подхватила Фуфа. — Мы так гордились тобой! Но совершенно не знали, как ты живёшь! Ты же ничего не рассказывал, даже когда звонил.

…Что он мог сказать? Чем оправдаться?

Если бы не Джахан, он не решился бы приехать к ним и сейчас — слишком жаль ему было себя и ушедшей жизни, и он не хотел вспоминать! Но Джахан почти заставила его! Он не знал, куда деваться от стыда и любви, не знал, что придумать, чтобы как-то утешить их, и понимал: никак не утешишь — время почти вышло, Макс потерял его слишком много, извёл, упустил!..

…Может, если бы он не упустил время, хватило бы хоть на что-то — на осознание и понимание, на возможность порадоваться друг другу, пока все ещё здесь?.. Родителей не стало, и вместе с ними не стало той жизни, которой они жили, а начать новую Макс не осмелился. Быть одному проще и безопаснее, и не требуется почти никаких душевных усилий. К одиночеству очень легко привыкнуть. Выпутаться из него почти невозможно.

— Девочки, — сказал Макс, он всегда их так называл, когда они были вместе, — я жил так, как жил!.. На самом деле не очень интересно.

— Как это не интересно! Ты такая умница! Талант! Звезда! По каналу «Культура» тебя показывают то и дело, и сама Антонова тебя хвалила! Ты ездил с ней в Лувр!

— Мы так тобой гордились, — подхватила Марочка. — Я рассказывала о тебе всем соседкам, и на даче, и на Ленинском! Почему ты не женился?

— Мара, дай ему поесть!

— Я не собираюсь его ругать, Фуфа!

— И не приставай!

— Ты же не можешь быть совсем один, — продолжала Марочка. — С кем-то же нужно… беседовать!