тяжелый столб глины, и мы этого зверя только чуть потревожили, а что будет, если он проснется?..

— Ну что ж, попробуем для начала отработанной глиной, — сказал Иван. — Давай, Витя…

Мы подавали в скважину раствор уже из второй ямы, свежую глину. А в первой загустел, покрылся коркой отработанный раствор.

Через яму перебросили толстую доску, привязали к ней веревку. Я разделся до плавок, обвязался другим концом веревки под мышками и влез в густую прохладную глину. Выбрал место с краю, где спуск положе (на середине с головой скроет), но и здесь было по пояс, потом засосало по грудь. Через край доски перебросили гофрированный всасывающий шланг насоса. На конце шланга — храпок, дырчатая металлическая рубашка. Я опустил храпок в глину и кивнул Ивану. Он крутанул ручку насоса, конец шланга у меня в руках вздрогнул, как живое существо, со всхрапом — отсюда, наверно, и название — всосал в себя первую порцию раствора. И первые песчинки и камешки, я руками почувствовал это, влипли, притянулись к мелким отверстиям храпка. Я содрал их, но поршень сработал второй раз, и новая порция острых камешков забила всасывающие отверстия. Хорошо, что ладони уже задубели, а то в первые дни, когда приходилось вот так, обдирал их в кровь. Так мы и работали: насос на малых оборотах и я, помогая ему изо всех сил. Иногда я не успевал, храпок забивался, насос гнал поршень вхолостую, и я торопился, отдирал шлепки глины с камешками, и шланг у меня в руках снова вздрагивал, всхрапывал, казалось, от удовольствия, и новая порция густейшего раствора шла в скважину.

— Не устал? — спросил Иван минут через пятнадцать.

— Нет, — ответил я. — Только перекурить надо. И почесаться, а то сил нет терпеть.

Меня засасывало, но веревка не пускала, натянулась, врезалась в тело. Я подтянулся, переступил, ослабил веревку и с наслаждением, раздирая кожу, расчесал те места, где она перехватывала меня под мышками. Жесткая была веревка, колючая.

Мейрам дал мне покурить, и я закашлялся: нет хуже курить из чужих рук…

— Поехали! — крикнул я Ивану, и он включил насос.

Часа полтора простоял я в яме, отдирая шлам от храпка, пока мы не убедились, что первый прорыв водоносного слоя мы заглушили, задавили.

Когда я вылез из ямы и бултыхнулся в трехкубовую железную емкость с водой, меня вдруг слегка закачало.

— Это от глины, — объяснил Иван. — На сердце давило.

К ночи скважина начала поглощать раствор. Он уходил туда, как в прорву.

— Водонос поглощает, — сказал Эрик. — Это хорошо.

И мы начали готовить новый раствор. Шестьдесят лопат глины на каждый замес. Еще шестьдесят, еще… Вращаются лопасти глиномешалки, вращаются в глазах лампочки на мачте, отчего-то начинает вращаться, проворачиваться в руках лопата…

Медленно, ох и медленно шла проходка. Я почти физически ощущал, как бессильно скребут в глубине, проскальзывают по кремневой скальной породе зубья бурового долота, сделанные из такого сплава, на котором зубило не оставляет и царапинки. Скребут, по сантиметру вгрызаясь в породу.

Но к утру «квадрат» вдруг резко, на глаз видно, пошел вниз.

— Сильный водонос, — сказал Иван. — Теперь держись, ребята.

И снова все повторилось, как на той скважине. Не помог ни раствор, ни цемент. Мощный напор воды снизу разжижал тяжелый столб густейшей глины и цемента, пробивался наружу слабой, тоненькой и страшной струйкой. Но теперь мы знали, что делать с ним, с самоизливом.

Сели, перекурили.

— Начнем, — сказал Иван. — Щас мы ее…

И началась работа адова — скоропалительный, срочный подъем бурового снаряда с глубины девяносто метров. Работа, подгоняемая страхом: а вдруг сейчас рванет на полную мощь? Тогда все. Тогда уже ничего не сделаешь.

Первая штанга, вторая, десятая…

Успели — фонтан не ударил, но все больше и больше воды переливается через горловину. Рвануть может в любую минуту. Надо спешить. Страх и злость подгоняют нас.

Теперь начинается самое главное — наш последний шанс в войне с самоизливом.

Мы закачали в скважину воду — разжижили столб раствора. (Это самый рискованный момент — вот сейчас-то, когда столб раствора не так сильно давит на водоносный слой, она и может рвануть.) И с лихорадочной поспешностью забросали скважину заранее поднесенными кусками глины, забили до самой горловины. Потом опустили буровое долото на тридцать метров — утрамбовали. Подняли. Еще раз забросали глиной. И начали медленно опускать снаряд, одну за другой наращивая штанги, разбуривая готовую уже скважину, втирая сухую глину в стенки, забивая водоносные слои.

Зато, когда мы опустили долото до забоя, скважина была как миленькая: ни движения, ни пузырька не появилось на поверхности.

— Так и на той скважине надо было, — сказал Иван, — а то растерялись, и я, как пацан, спаниковал…

— Хрен с ней, — замысловато выругался Мейрам, помянув, кстати, добрым словом милую нашу Юнджу, где бурили мы и горя не знали. — Давайте раствор готовить, сейчас ведь жрать начнет, прорва.

И снова шестьдесят лопат — перекур, шестьдесят лопат — перекур. Снова все завертелось, как во сне. Но странно, вторые сутки на исходе, а никто из нас не ложился, и спать нам совсем не хочется. И усталости нет. Только как будто пелена перед глазами и в ушах тихий такой звон.

Пришел Женя Ведищев. Он у нас стал за хозяйку: готовил еду. Пошли в вагончик, перекусили. Женя смотрел на нас с жалостью. Но что он мог сделать? Была бы вторая вахта буровиков — другое дело. А так хоть толпу сюда пригони и всю совхозную технику, толку от них…

— Может, поспите, ребята? — спросил Иван нас с Эриком. — Хоть отдохнете чуть.

— Не стоит, — мотнул головой Эрик. — Потом со сна дурной будешь, еще хуже. Да и опасно.

Я тоже мотнул головой, и в глазах у меня что-то запрыгало.

Эрик оказался прав. Мягкий вечер окутал землю, теплый и мягкий вечер, и оставалось до контрольной отметки пять метров с хвостиком, когда Иван заметил тонкий налет, пленочку воды поверх глины, идущей из скважины. Остановили бурение. Стоим, смотрим, ждем. Я поймал себя на том, что смотрю уже равнодушно: ни страха, ни злобы — ничего.

Скважина «дышала».

Я так же равнодушно разделся, обвязался веревкой и влез в яму. Холодная глина и острые камешки шлама немного встряхнули меня, появился азарт. Да и не только у меня. Из ямы видно было, как Иван с перекосившимся, напряженным лицом рвет рычаги установки, убавляет и прибавляет обороты. Около часа мы бурили безостановочно: все боялись, что, остановив станок, вновь увидим, как медленно пучится столб раствора в скважине. И все не верилось, что не забьем, казалось, не может быть, чтобы не забили.

Однако не получилось. Не задавили.