самое худшее, что ты когда-либо делал. Я имею в виду, разве это не ты считаешь романтическим жестом поцеловать девушку, а потом ждать, умрет она или нет? Знаю, в историях сказано, что за твои поцелуи стоит умереть, но как можно так говорить, если они все умирают? Кто написал эти легенды? Ты написал их, чтобы почувствовать себя лучше?

Джекс стер с лица все эмоции, соскользнул с гроба и подошел к решетке.

– Похоже, ты ревнуешь.

– Если думаешь, что я ревную, потому что кто-то другой всадил тебе нож в сердце, тогда ты прав.

– Докажи.

Она услышала стук его кинжала, упавшего к ее ногам. Тот самый украшенный драгоценными камнями кинжал, который он повсюду носил с собой. Многие драгоценные камни отпали, но рукоять ножа по-прежнему сверкала в свете факелов, пульсируя синим и фиолетовым, – цветом крови, прежде чем та прольется.

– Что мне с ним делать?

– Возможно, ты захочешь им воспользоваться, Лисичка. – Уголок его рта дернулся, когда он медленно просунул свои бледные руки сквозь прутья решетки и разломил замок пополам. На этом месте могла бы быть веточка, клочок бумаги или она сама.

45

Прежде чем Эванджелина успела сделать вдох, Джекс оказался прямо перед ней. Его губы изогнулись в вызывающей улыбке, которая на ком-то другом могла бы выглядеть соблазнительной или кокетливой. Как будто бросить нож к ее ногам и заставить ее заколоть его было равносильно приглашению на танец.

– Джекс… – Эванджелина постаралась не выдать своим голосом, что ее сердце бешено колотилось.

– Ты больше не хочешь причинить мне боль, Лисичка? – Он протянул палец и скользнул по ее обнаженной ключице, заставляя каждый сантиметр ее кожи гореть. – Можешь подобрать кинжал в любое время.

Но Эванджелина не могла поднять кинжал. Она едва ли могла дышать. Его рука опустилась теперь на горло, осторожно и почти ласково. Джекс прикасался к ней и раньше – когда прошлой ночью держал ее в своих объятиях, пока Эванджелина спала, ведя себя при этом так, словно это пытка. Его прикосновения не выказывали ни тепла, ни любопытства.

А может, любопытно было ей? Эванджелина знала, что не следовало проявлять любопытство. Но разве не она задавалась вопросом, каково это – быть желанной с той страстью, с какой, казалось, хотел чего-то Джекс? Он улыбнулся шире, когда его руки продвинулись от ее шеи к плечам и медленно отодвинули накидку, обнажив большую часть кожи.

– Ты должен вернуться за ворота. – Ее голос был хриплым.

– Ты сама сказала, что мне нужно отвлечься. – Его пальцы спустились ниже, скользя по ее груди к чувствительному участку кожи прямо над кружевной линией корсета. – Разве это не приятнее разговоров? – Один его палец полностью проник под корсет.

Ее дыхание сбилось.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Вот что делает это интересным. – Другая его рука нашла ее подбородок, в то время как палец, скользнувший под корсет, нежно поглаживал местечко в районе сердца, заставляя его биться быстрее. – Ты всегда можешь взять в руки клинок, – поддразнил он. – Я бы не понравился тебе в роли вампира, Лисичка.

Теплой рукой Джекс приподнял ее голову, чтобы она встретилась с ним взглядом. Глаза его заполняла чернота, но они почему-то оставались столь же яркими, как и павшие звезды.

Ей нужно было отступить. Казалось неправильным по многим причинам и, что хуже всего, невероятно глупым позволять ему прикасаться к ней, наслаждаться тем, как он продолжает прикасаться.

Он бы не стал этого делать, если бы не яд вампира.

Не имело значения, что он был нежен, что костяшки его пальцев едва касались ее кожи, прокладывая путь от ее груди к задней части шеи, в то время как другая рука путешествовала к бедру, медленно перебирая юбки, когда он притянул ее ближе к себе. В склепе было холодно, но Джекс был достаточно теплым, чтобы обогреть каждый сантиметр Эванджелины. Его рука соскользнула с ее шеи, запутавшись в волосах и перебирая пальцами пряди, прежде чем смахнуть их с шеи и…

Его зубы задели ее пульсирующую артерию.

– Джекс… – Внезапно стало невозможно говорить. Его горячий рот прижался к ее горлу, а зубы коснулись кожи. Его зубы! Эванджелина наконец уперлась ему в грудь ладонями. Но это было так же бесполезно, как и сражаться с глыбой мрамора. Горячим, выточенным мрамором. Она хотела попросить его не кусать ее, но произносить слово «кусать» в тот момент казалось не самой мудрой идеей.

– Ты не захочешь этого после…

– Я не думаю о том, что будет после. – Он лизнул ее, одним неторопливым движением скользнув языком вдоль горла.

Эванджелина ахнула:

– Я тебе даже не нравлюсь.

– Ты мне нравишься прямо сейчас. Ты мне очень нравишься. – Он нежно посасывал ее кожу. – На самом деле я не могу придумать ничего другого, что нравилось бы мне больше.

– Джекс, все дело в яде вампиров. – Она надавила на его грудь сильнее, отчаяннее, но он, казалось, не заметил этого. Его язык был на ее шее, играя с ее артерией. – Ты… – Эванджелина запнулась, когда зубы Джекса снова задели ее, царапая чувствительную кожу и даря невероятно приятные ощущения, каких не должно было быть.

Она должна была остановить это. Один укус. Одна пролитая капля крови, и они оба окажутся в беде.

– Если сделаешь это… то больше никогда не увидишь солнца. Разве ты не будешь скучать по солнцу?

Его единственным ответом было еще одно мучительное посасывание, а затем его рука сжалась вокруг ее бедер, притягивая ближе, словно готовясь к…

– Я нужна тебе, чтобы открыть Арку Доблестей!

Джекс замер после ее слов.

Его дыхание стало прерывистым, когда губы нависли над ее пульсирующей артерией. Он не укусил ее. Но и не выпустил из своих рук. Лишь прижал ее к себе еще крепче. Джекс сгорал от желания прикоснуться к ней. Эванджелина попыталась выровнять дыхание, уверенная, что он чувствует учащенное биение сердца и слышит, как кровь бурлит в ее венах. Но он не разжал губ.

Он не двигался, лишь вдыхал и выдыхал.

Она не знала, сколько времени они простояли так, заключенные в объятия, которым она не могла сопротивляться, а Джекс, казалось, не мог их разжать. Были моменты, когда он боролся. Он запутался в ее волосах пальцами, холодными кончиками коснувшись ее головы…

Холодные. Его руки были холодными.

Эванджелина осмелилась поднять голову, когда утренний солнечный свет проник сквозь окно мавзолея. Они пережили эту ночь.

Руки Джекса напряглись, как будто он осознал то же самое.

Все, что пылало до этого, внезапно стало похоже