Пленных оказалось немало. Еще больше – павших парфян. Лишь сам Санатрук с небольшим отрядом сумел бежать с поля битвы – остальные же либо полегли близ Ктесифона, либо попали в плен.

* * *

Вечером, в своей палатке, на время ставшей палаткой командующего, Приск собственноручно писал письма. Первое Траяну – об одержанной победе. Второе – Адриану. Опять же о победе. Жарче этой радости он никогда ничего не испытывал. Если существуют где-то Элизийские поля, то счастливцев-героев в тех садах и прохладных равнинах должно постоянно охватывать это ни с чем не сравнимое чувство – хмельная бушующая радость от того, что ты непросто победил – ты создал свою победу.

* * *

Уже через два дня Эруций Клар снова принял командование, а победитель сделался обычным военным трибуном. Ну, может быть, не совсем обычным, потому что Эруций теперь отправлял за Приском своего колона, едва получал какое-нибудь более или менее важное сообщение.

Но только до той поры, пока не пришло известие, что бежавшие вместе с Санатруком парфяне прирезали своего предводителя после столь бесславного сражения. Тут Эруций Клар понял, что ему в окрестностях Ктесифона ничто более не угрожает.

Чего нельзя было сказать о новой римской провинции Армении – тамошнему наместнику угрожала еще одна парфянская армия под командованием молодого Вологеза, сына погибшего Санатрука.

* * *

Лузия Квиета Траян срочно отправил сначала в Нисибис восстановить римскую власть. Здесь, взяв город, Квиет зверствовал люто. Затем Эдесса была сожжена и разграблена. Фабры сделали под городской стеной в нескольких местах подкопы, натолкали туда пуха, подожгли и стали мехами гнать огонь за стены. Город запылал, и почти тут же всякое сопротивление прекратилось. Квиет дал волю своей жестокости и здесь. Он буквально упивался кровью. Римское правило – никакой пощады мятежникам – было применено в Эдессе буквально. Солдаты убивали всех – мужчин и женщин, стариков и детей.

«Мертвые не восстают, запомните эту гарантию всеобщей преданности», – с усмешкой сказал Квиет, глядя на лежащий в руинах город.

Под конец он велел пощадить несколько сотен мужчин – заставив их день за днем вытаскивать из домов и хоронить трупы. Дров на погребальные костры не хватало. Могилы рыли мелкие, так что порой наружу вытекала зловонная жижа от разложившихся трупов. Звери раскапывали могилы, птицы, жирея, пировали на останках.

А вот Титу Юлию Максиму Манлиану[59]повезло куда меньше – его войска были разбиты, а сам он погиб в сражении с восставшими. Никто даже не знал в точности, где это произошло и все ли погибли или кто-то бежал или попал в плен. Та горстка всадников, что явилась к Траяну после поражения, ничего толком рассказать не сумела. Беглецы, из которых многие были ранены, твердили об ужасной ловушке, о камнях, что швыряли сверху на римлян, о варварах, что с дикими криками кидались со всех сторон, выползая из неприметных щелей и чуть ли не из-под земли. Единственное, что удалось беглецам, это спасти значок легиона, так что Траян, пораженный такой преданностью, велел несчастных наградить.

Но несмотря на чудовищную жестокость, на сожженные города и тысячи убитых, восстания не прекращались. Пламя непокорности как будто перетекало по скрытым каналам из одного города в другой, как тот горящий пух в подкопе, и, затихшее в уничтоженном городе, вскоре вспыхивало вновь – во многих местах сразу.

Так что, когда к Траяну прибыли послы от Хосрова с предложением о перемирии и щедрыми дарами, император неожиданно согласился. Условия обсуждались поспешно, и вряд ли принятое решение было так уж выгодно Риму: Траян отдал Ктесифон Парфамаспату[60]– сыну Хосрова, сделав вид, что верит в верность нового царя. Новый правитель Парфии поклялся быть верным союзником и клиентом Рима. Но клятвы на Востоке стоят не дороже песка в пустыне, и Траян это хорошо сознавал.

На равнине близ Ктесифона в присутствии местного населения – пришедшего то ли из любопытства, то ли под палками охраны нового правителя, – Траян сам короновал Парфамаспата, члена царской семьи Аршакидов.

Парфянский царевич притворялся вполне умело. После того как Траян возложил на голову нового правителя Ктесифона диадему, тот поклонился Траяну и принес клятву. Римляне – даже простые легионеры, и те подозревали – что это означает отказ от завоеванных территорий. Однако Траян заверял в своем письме Сенат, что это вынужденная мера ввиду огромности территории и удаленности ее от Рима. В честь этого действа даже выпустили монету с легендой «Парфянам дан царь».

Но более всего Траяна огорчило, что Пакор уже не присутствовал на этой церемонии – он умер за месяц до коронации своего конкурента, так что смерть избавила его от очередного унижения.

* * *

После этих судорожных действий – скорее установки декораций, нежели истинного создания союза с завоеванным царством, – Траян решил спешно возвращаться назад в Сирию. На заседании военного совета, где Приск как военный трибун присутствовал, император объявил, что надо готовиться к новому, третьему, и окончательному походу на Восток. А сейчас – самым быстрым, самым наибыстрейшим маршем назад в столицу Сирии. Идти решено было не вдоль Тигра – более длинной, но и более безопасной дорогой, а через Хатру и Сингару – самым коротким путем.

Приск, уверившийся в себе после недавней победы, уже не сомневался, что среди присутствующих чуть ли не более других осведомлен о многом. Посему осмелился он дать совет достаточно дерзкий: не идти через Хатру – времени у армии достаточно. Впереди целое лето, чтобы вернуться домой.

Он говорил и ощущал спиной противный неприятный холод – как будто кто-то в упор смотрел ему в затылок. Не сразу понял, что все в палатке императора не просто молчат, а молчат демонстративно. И сам Траян молчал и смотрел на говорившего исподлобья.

– Ты закончил? – спросил, когда трибун умолк, так и не договорив последней фразы – настолько молчание вокруг него стало мучительным.

– Да, наилучший принцепс.

– Мне не нужно безопасное возвращение, – отчеканил Траян. – Мне необходимо победное возвращение.

Весна 870 года от основания Рима[61]

Неудачный выбор. Неудачная дорога. Хатра закрыла ворота перед римским императором. Нельзя сказать, чтобы это было неожиданным, но все же Приск втайне надеялся, что Хатра и дальше будет союзником Траяна. Дозволит римлянам уйти назад в Сирию и притворится покорной. Зачем им эта осада, это восстание, если Траян не требовал с города дани и не приказывал принять в стены римский гарнизон. Все что нужно было сейчас римскому императору – это изъявление покорности, запасы воды и зерна, мулы для дальнейшего марша. Не вышло. Правитель Хатры расценил, что Траяну город не взять, и решил заявить о своей независимости немедленно. На требование открыть ворота и встретить императора Рима лично он ответил отказом. Была ли в этом вина Приска? Вряд ли. Ясно было, что Хатра и не собиралась подчиняться Риму – она вообще никому не собиралась подчиняться, она была слишком непокорной, слишком независимой, слишком уверенной в себе, чтобы встать перед кем-то на колени – даже на время. Однако – не напортачь Приск так отчаянно с посольством – возможно, правитель Хатры пошел бы на переговоры с Траяном.