Однако сейчас, взглянув в северном направлении, туда, где высилась сложенная из камня часовня, он увидел женщину, решительно шагавшую по тропе и напомнившую ему целеустремленную поступь одного из прихожан его отца: тот с сознанием выполненного долга, утолив свой духовный голод, спешил утолить горячим завтраком голод земной. Дэлглишу понадобилась всего секунда, чтобы узнать в этой женщине миссис Бербридж, но это была миссис Бербридж преображенная. На ней было пальто из синего, с бежевым, твида, строгого старомодного покроя, синяя фетровая шляпка с кокетливым перышком, а затянутая в перчатку рука держала книгу, которая не могла быть не чем иным, как молитвенником. Должно быть, она присутствовала на церковной службе, которую в какой-то форме отправлял Адриан Бойд. Значит, Бойд уже освободился и, вероятно, находится у себя дома.

Спешки никакой не было, и Дэлглиш решил сначала пройти мимо его коттеджа, к часовне, стоявшей ярдах в пятидесяти за ним. Часовня была построена гораздо более примитивно, чем коттеджи, — ничем не приукрашенное строение, площадью не более пятнадцати квадратных футов. Дверь часовни, наполовину не доходившая до притолоки, словно дверь стойла в конюшне, была снаружи заперта на щеколду, и, когда он ее отворил, в лицо ему пахнул более прохладный, пропахший сыростью воздух. Пол здесь был вымощен потрескавшимися каменными плитами, а единственное окно высоко под потолком, с таким грязным стеклом, что почти не пропускало света, давало возможность лишь смутно увидеть клочок неба. Точно под окном помещался тяжелый валун с плоским верхом: его явно использовали в качестве алтаря, хотя он ничем не был накрыт и стоял пустой, если не считать двух приземистых серебряных подсвечников и небольшого деревянного распятия. Свечи в подсвечниках догорели почти до конца, но Дэлглишу показалось, что он различает удержавшийся здесь слабый запах их едкого дымка. Поразительно, как этот валун сюда попал. Должно быть, понадобилось не менее полудюжины сильных мужчин, чтобы втащить его в часовню. Здесь не было скамей, лишь два складных деревянных стула, прислоненных к стене; один из них был явно припасен для миссис Бербридж, как видно, единственной ожидаемой в часовне верующей. Только небольшой каменный крест на верхушке крыши позволял предположить, что это строение было когда-то освящено; Дэлглиш подумал, что поначалу оно было построено как укрытие для животных и лишь несколькими поколениями позже стало использоваться в качестве места для богослужения. Он не ощущал здесь того мистического благоговения, которое в древних храмах рождают пустота и застывшее в молчащем воздухе эхо песнопений. Но все же он обнаружил, что закрывает дверь часовни тише и осторожнее, чем обычно, и поразился тому, как глубоко и надолго укоренилось в нем влияние детских впечатлений, когда для него — сына священника — год делился не на школьные семестры и каникулы, даже не на месяцы, а согласно церковному календарю: Пришествие, Рождество, Пасха, Пятидесятница, а после Троицы — череда воскресений, которые казались бесконечными.

Дверь в коттедж «У часовни» была открыта, стучать не было необходимости, так как на миг затмившая свет высокая фигура Дэлглиша и без того дала знать о его приходе. Бойд сидел перед окном за обеденным столом, которым он пользовался как письменным, и тотчас же повернулся, чтобы поздороваться с пришедшим. Комната была полна света. Дверь в центре стены, с двумя окнами по обе стороны, открывалась на вымощенный каменными плитами дворик на самом гребне скалы. По левую руку находился большой, облицованный камнем камин с духовой печью, горкой растопки рядом с ним с одной стороны и несколькими поленьями — с другой. Перед камином стояли два кресла с высокими спинками, при одном из них — столик для книг и современная угловатая лампа для чтения. На столе Дэлглиш заметил тарелку из-под еды, в комнате пахло беконом.

— Надеюсь, я вас ни от чего не отрываю, — сказал Дэлглиш. — Я увидел, как миссис Бербридж идет из часовни, и подумал, что сейчас, может быть, самое подходящее время к вам зайти.

— Да, — ответил Бойд. — По воскресеньям она обычно приходит к обедне в семь часов.

— Только она одна?

— Да. Думаю, это никому просто в голову не приходит. Даже тем, кто когда-то регулярно посещал церковь. А может быть, они считают, что священник, который уже не работает — то есть священник, лишившийся прихода, — больше уже не священник. Я не объявляю о службе. На самом деле это было мое личное совершение обряда, но миссис Бербридж узнала об этом, когда мы с ней помогали ухаживать за матерью Дэна Пэджетта. — Бойд улыбнулся. — Ну, а теперь я секретарь Руперта Мэйкрофта. Может, так даже лучше. Могло случиться, что работа в качестве неофициального священника здесь, на острове, оказалась бы мне не по силам.

— Особенно если бы они все решили сделать из вас своего духовника.

Дэлглиш произнес эту реплику без задних мыслей. Он позволил себе на минуту представить забавное зрелище: постоянные жители Кума изливают Бойду свои далеко не милосердные мысли друг о друге или о гостях острова, особенно об Оливере. Но реакция Бойда его поразила. На секунду он испугался, что допустил непростительную бестактность, хотя у него не создалось впечатления, что Адриан — человек, ищущий поводов для обиды. Но Бойд снова улыбнулся и сказал:

— Тогда у меня появился бы соблазн сменить церковь, стать твердым приверженцем церкви евангелической и направить их всех к отцу Майклу в Пентворти. Однако я ужасно негостеприимен. Садитесь, пожалуйста. Я готовлю кофе. Выпьете чашечку?

— Спасибо, пожалуй, да.

Дэлглиш подумал о том, что одним из наименьших зол в расследовании убийства является невообразимое количество кофеина, который он вынужден потреблять, опрашивая подозреваемых. Но ему хотелось, чтобы разговор с Бондом носил как можно менее официальный характер, а еда или питье в таких случаях всегда приходят на помощь.

Бойд скрылся на кухне, оставив дверь приоткрытой. Послышались знакомые кухонные звуки. Шипение наполняемого водой чайника, металлическое постукивание кофейных зерен в кофемолке, позвякивание чашек о блюдца. Дэлглиш опустился в одно из кресел перед камином и принялся рассматривать картину маслом, висевшую над пустой каминной полкой. Неужели Коро? Это был французский пейзаж: прямая дорога меж двумя рядами тополей, в отдалении — деревенские крыши, церковь со шпилем, поблескивающим в лучах летнего солнца.

Бойд вернулся с подносом в руках. Запах моря и горящих поленьев смешался с запахом кофе и горячего молока. Адриан локтем подтолкнул столик так, чтобы тот оказался между креслами, и поставил на него поднос.

— Я с восхищением рассматривал вашу картину, — сказал Дэлглиш.

— Мне ее завещала бабушка. Она была француженка. Это ранний Коро, он писал ее в 1830 году, недалеко от Фонтенбло. Единственная ценная вещь, которой я обладаю. Одно из преимуществ пребывания на Куме — сознание, что здесь она не будет украдена или злонамеренно испорчена. Я никогда не мог позволить себе ее застраховать — средств не хватало. Особенно мне на ней нравятся деревья. Очень скучаю по деревьям, здесь, на острове, их так мало. Приходится даже поленья для камина с материка ввозить.

Они пили кофе молча. Дэлглиша охватило странное чувство покоя: в присутствии подозреваемого такое случалось с ним очень редко. «Вот человек, — думал он, — с которым я хотел бы разговаривать, человек, который мог бы прийтись мне по душе». Однако он чувствовал, что, несмотря на радушие Бойда, у них обоих нет доверия друг к другу.