Во-вторых, недавно было проведено сравнение причин, по которым верующие и неверующие помогают другим. Выяснилось, что неверующие более чувствительны к состоянию других, а их альтруизм основывается на сочувствии. Верующими, напротив, движет чувство долга и желание соответствовать нормам своей религии. Поведенческий результат тот же, но ведущая мотивация, судя по всему, различна. Ясно, что для доброты может быть множество причин, и религиозность — лишь одна из них.

В настоящее время светская модель общества проходит испытание в Северной Европе, где секуляризация продвинулась до такой степени, что маленькие дети наивно спрашивают, почему на больших домах, которые называются «церквями», так много «знаков плюс», а люди не знают о библейском происхождении многих разговорных выражений, таких как «умыть руки» или «капля в море». Светские учреждения взяли на себя многие функции, первоначально принадлежавшие Церкви, — заботу о бедных, больных и стариках. И несмотря на то, что население этих стран в основном составляют агностики или по крайней мере невоцерковленные верующие, оно решительно поддерживает такие гуманитарные усилия. Подобный гигантский эксперимент, как экономический, так и моральный, даст результаты, которые продемонстрируют, способны ли крупные национальные государства поддерживать хорошо функционирующий моральный кодекс без религии. С точки зрения тех, кто, как и я, считает, что мораль исходит в основном изнутри, этот опыт достоин всяческой поддержки, но я также согласен с Фрейдом, Китчером и другими мыслителями и считаю, что для его успеха потребуется гораздо больше, чем просто свидетельство о смерти Бога.

Второе в жизни посещение зала № 56 Национального музея Прадо в Мадриде стало для меня своеобразным приобщением к святыне. Прежде я много читал об El Bosco, а незадолго до этого побывал с друзьями в Центре искусств Иеронима Босха в моем родном городе, но все же я был приятно удивлен яркостью и жизнерадостностью «Сада земных наслаждений» в оригинале. Зелено-голубой фон, красные плоды, птицы с ярким опереньем и масса бледно-розовых (и иногда черных) обнаженных тел создают радостную, праздничную атмосферу. Особенно глубокое впечатление триптих произвел на меня после посещения соседнего зала, где находится «Триумф смерти» — мрачная картина в тонах настолько коричневых и тусклых, что при взгляде на нее хочется умереть прямо на месте. Разумеется, именно такое настроение хотел создать художник — ведь Брейгель прекрасно умел работать с живыми красками.

Зал № 56 — хорошо освещенная комната с высокими потолками. Музейное ограждение не позволяет посетителям подойти вплотную к картине. Глядя поверх голов туристов, я пытался рассмотреть детали этого шедевра, сотни-картин-в-одной; в сувенирной лавке при музее можно приобрести посвященные ей футболки, календари, ежедневники и коврики для мыши. Я чувствовал себя так, как должен был, вероятно, чувствовать себя знаменитый нейробиолог Антонио Дамасио во время паломничества в противоположном географическом направлении, предпринятого во время работы над книгой «В поисках Спинозы» (Looking for Spinoza). Он отправился в Нидерланды, чтобы увидеть места, где жил этот философ эпохи Просвещения, — в Гаагу и Рейнсбург.

Дамасио хотел узнать побольше о Спинозе — голландце португальского происхождения. Его предки-евреи бежали от инквизиции своей родной страны, чтобы избежать насильственного обращения в христианство. Дамасио, тоже родившийся в Португалии, чувствовал естественную близость взглядов Спинозы и противопоставлял его другому философу — Канту. Он говорил, что если Кант предлагал бороться с опасностями страстей при помощи разума, то Спиноза считал страсть движущей силой своих рассуждений. Дамасио писал о Спинозе как об одном из наиболее биологически ориентированных философов и скорбел о том, что его подход к этике остался недооцененным из-за явного скепсиса, который Спиноза высказывал по отношению к Богу авраамических религий. Со схожими чувствами и я пришел в Музей Прадо, чтобы увидеть творчество Босха в изгнании; мне казалось, что художник и сегодня может многое нам поведать о происхождении морали и роли в этом религии, — хотя Босха тоже часто недооценивают. Он оказал глубокое влияние на сюрреализм — движение, которое 400 лет спустя после его смерти назвали новым потрясающим направлением в искусстве, а также проявлением расширенного сознания. Босх превращал сны в реальность и показывал вечные слабости человечества примерно в том же ключе, как это делал в книгах его современник Эразм Роттердамский. Эразм в своей знаменитой «Похвале глупости» объяснял на ученой латыни, как тщеславен и изначально глуп род человеческий. Я не могу не сочувствовать этим первым попыткам спустить венец творения с небес на землю.

Прекрасным примером может служить еще один триптих Босха, тоже висящий в зале № 56, — «Воз сена». На нем телега с громадной кипой сена проезжает сквозь толпу людей. При внимательном рассмотрении можно заметить, что люди вокруг дерутся из-за соломинок. В Средней Голландии сено — «hoy» — символизирует тщеславие, никчемность и пустоту. Картина показывает, как ради сена люди вцепляются друг другу в глотку, вытаскивают ножи и колотят друг друга, а кого-то уже давят колеса телеги. Духовенство принимает в свалке активное участие, как тот дородный монах, который ждет, пока монахини наполнят его мешок сеном. Вельможи и папа следуют за телегой на лошадях во всем своем блеске и достоинстве, демонстрируя, что имущим не обязательно смешиваться с неимущими, чтобы получить желаемое. Телега катит вперед, маня окружающих ее людей, как дудочка Крысолова, и катит она к правой панели триптиха, где всех ожидает ад. Этот триптих мог бы стать замечательной жанровой картиной, изображающей группу людей за их обыденными занятиями, адресованной церквям, проповедующим «евангелие преуспевания», — они обещают своим верным последователям финансовый успех, — ведь Босх недвусмысленно говорит: алчность безобразна и бессмысленна. Вероятно, это одна из древнейших норм христианской морали, отраженная в словах Христа о том, что богатому войти в Царство Божие будет не легче, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. Триптих раскрывает растлевающее влияние материального богатства и представляет погоню за ним как жизнь, проведенную в буквальном смысле хватаясь за соломинку.

И все же мы очень плохо понимаем Босха, почти ничего не знаем о его жизни, не говоря уже о его мыслях и верованиях. Мы интерпретируем его как можем, не имея никакой гарантии, что наши выводы хоть как-то соответствуют намерениям художника. Известный немецкий историк искусств Эрвин Панофски[110*] сказал о Босхе: «Мы проделали несколько дырочек в двери запертой комнаты, но ключа к ней, похоже, так и не нашли».

Рассматривая левую панель «Сада земных наслаждений», я неизменно испытываю поразительное ощущение: что если рай, по мнению Босха, заселен не в результате акта творения? Не то чтобы Босх был эволюционистом, нет. Современные эволюционные идеи зародились лишь в XVIII в. во Франции и Англии — до Дарвина, но гораздо позже Босха. Его триптих скорее отсылает к аристотелевой идее «спонтанного самозарождения», согласно которой гниющая смесь воды, ила и навоза способна породить живых (хотя иногда и уродливых) существ. В «Саду» есть два водоема первобытного бульона, из которого появляются звери с перьями и плавниками, крылатые рыбы, плавучий единорог, трехголовая птица, тюлень с передними ногами и разнообразные амфибии. Естественно, вода — навязчивая идея голландцев, живущих ниже уровня моря. У Босха стоячая вода часто символизирует зло, но здесь вода — источник жизни. Я не знаю ни одной другой картины, на которой присутствовали бы подобные сцены; понятно, что они просто не могут не тронуть сердце биолога. Кульминация всего — существо с утиным клювом, спокойно читающее книгу; эта сцена позволяет предположить, что плод познания на самом деле был доступен и в райской грязи.