Бонобо, скорее всего, призвал бы атеиста настроиться на долгое сосуществование. Хорошо, конечно, что религия не является неотъемлемой составной частью морального общества, поскольку нравственность основана на внутренних качествах человека. Гуманизм, хотя и ставит разум во главу угла, тем не менее считает наш биологический вид созданием не только интеллекта, но и страстей. И здесь бонобо легко поймет человека. Наши эмоции — это эмоции социальных животных, причем не любых животных, а конкретно млекопитающих. Предыдущие попытки объяснить человеческое поведение с позиции биологии страдали тем, что слишком большое внимание уделялось генам, а сравнения слишком часто проводились с социальными насекомыми. Не поймите меня превратно, муравьи и пчелы прекрасно сотрудничают, а исследование их поведения очень помогло нам в понимании природы альтруизма. Тот факт, что одна и та же логика применима к таким разным видам, — настоящий триумф эволюционной теории. Однако у насекомых нет тех нейронных связей, которые у млекопитающих обеспечивают существование эмпатии и социальной помощи. И даже если поведение насекомых на первый взгляд напоминает наше, это не означает, что в основе его лежат те же процессы. Нельзя сравнивать шахматную игру компьютеров и гроссмейстеров: ходы, может быть, те же, но логика совершенно иная.

Бонобо, кстати, радостно указывает на то, что он тоже не насекомое. Сравнение с родичами-приматами помогает нам уберечься от всякого рода редукционистских попыток примитивизации человека, согласно которым все мы — рабы инстинктов. Те, кто так думает, спешат всякий раз заявить «Ошибка!», когда выясняется, что люди не всегда идут курсом эволюционной партии. Им проще обвинить во всем нас, чем пересмотреть свои теории. Суть же заключается в том, что между геном и поведением находится множество дополнительных слоев, от кодирования белков (этим занимаются гены) до нейронных процессов и психологии. Нами движут врожденные ценности и эмоции, которые скорее направляют, чем диктуют поведение. Они подталкивают нас в определенном направлении, но оставляют значительную свободу действий. В результате мы способны заботиться о тех, кто не в состоянии ответить нам тем же, усыновлять чужих детей, сотрудничать с посторонними людьми и сочувствовать представителям других биологических видов. И мы не одни такие; недавний пример — случай, когда горбатые киты помогли самке серого кита защитить детеныша от нападения косаток — китов-убийц[111*]. Все млекопитающие чувствуют горе других, в результате чего уровень альтруизма у них значительно выше, чем предсказывают геноцентрические теории.

Вот почему бонобо никогда не согласится с тем, кто попытается противопоставить эволюцию морали, как это сделал, к примеру, известный американский нейрохирург Бенджамин Карсон, который заявил: «В конечном итоге, если вы принимаете эволюционную теорию, вы отвергаете этику, вы не должны больше следовать моральным правилам, вы сами определяете для себя, что такое совесть, опираясь лишь на собственные желания». Возражение против подобной позиции состоит в том, что, если у человека в любом обществе имеются развитые представления о том, что хорошо и что плохо, это, вне всяких сомнений, означает, что его глубочайшее желание — жить в моральном мире. Карсон уверен, что мораль противоречит природе человека и что все наши желания по определению дурны, тогда как весь смысл этой книги состоит в доказательстве обратного. Слава Богу (если атеисту позволено будет так сказать), что у нас с остальными приматами общее начало; мы групповые животные, а потому ценим социальные связи. Если бы этой базы не было, религия могла бы до посинения учить нас добру и отвергать зло — и никто бы ее не понимал. Мы восприимчивы только потому, что развили у себя понимание ценности отношений, преимуществ сотрудничества, необходимости доверия и честности и т. п. Даже наше чувство справедливости берет начало из этого общего прошлого.

Здесь бонобо согласился бы с атеистом и заявил, что, какую бы роль ни играла религия в поддержании нравственности, это роль новичка и выскочки. Мораль возникла раньше, а современная религия пришла уже «на готовенькое». Крупные религии были изобретены не для того, чтобы дать нам нравственный закон, но для того, чтобы поддерживать и укреплять мораль. Мы только сейчас начинаем разбираться, как именно религия этого добивается, объединяя людей и заставляя их вести себя правильно. Я ни в коем случае не собираюсь приуменьшать роль религии. В прошлом она играла жизненно важную роль, и в обозримом будущем тоже, вероятно, будет необходима — но источником морали она не является.

Наконец, бонобо смеется над интеллектуальными мучениями тех, кто пытается разделить «так есть» от «так должно быть»; эти попытки на корню губят всякое обсуждение морального развития. В философских кругах считается общепризнанным, что человек не может отказаться от человеческого или животного в себе и стать идеально нравственным. Первое — это то, как дела обстоят в действительности, говорят философы, второе — лишь директива. Серьезная проблема, и простого решения у нее нет, но в любом случае для начала полезно разобраться в собственных корнях. Если считать, что животные — всего лишь «звери», не умеющие сдерживать естественные порывы, данные им природой, то окажешься на неверном пути. Как и мы, животные предпочитают вполне предсказуемые последствия и отвечают страхом или жестокостью на всякое отклонение от нормы. Кто сказал, что бонобо может делать все что захочет? Даже в отношении секса, где у него намного меньше сдерживающих факторов, чем у нас, ему все же нужна самка, которая согласилась бы на соитие с ним; желательно также, чтобы поблизости не было доминантных самцов. Окружающие ждут от него вполне определенного поведения и не замедлят напомнить об этом, если он, к примеру, напугает малыша или утащит еду у какой-нибудь самки. Пусть бонобо ничего не знает о добре и зле, которое выходит за пределы его индивидуальных обстоятельств, его система ценностей не слишком отличается от той, что лежит в основе нашей, человеческой морали. Он тоже стремится приспособиться, подчиняется социальным нормам, сочувствует другим, налаживает испорченные отношения, протестует против несправедливости. Может быть, мы не назовем это моралью, но должны признать: его поведение так же, как и наше, несвободно от норм.

Таким наблюдением наш бонобо завершает беседу с атеистом, в котором видит скорее оппонента, чем защитника. Основная задача — двигаться вперед, оставляя позади и религию, и, главное, насаждаемую сверху мораль. Наши самые известные «моральные законы» прекрасно суммируют задним числом все то, что мы считаем нравственным, но ограничены по охвату и полны пробелов. На самом деле мораль имеет куда более низкое происхождение, которое несложно распознать в поведении других животных. Все, что узнала наука за последние несколько десятилетий, противоречит пессимистической точке зрения; мораль — вовсе не тонкий слой лака на поверхности отвратительной человеческой природы. Напротив, без прочного эволюционного фундамента мы никогда не сумели бы продвинуться так далеко, от незнатных по своему происхождению, обезьяноподобных предков до современного человека.

Может показаться, что переход от поведения приматов непосредственно к религии и гуманизму — некоторая натяжка, но в таком подходе есть своя логика. Мой интерес к этим вопросам начался с исследований, посвященных сотрудничеству и разрешению конфликтов среди приматов; результаты этих исследований заставили меня задуматься об эволюции эмпатии и в конечном итоге о человеческой морали. В моей первой книге на эту тему — «Добродушные» (Good Natured, 1996) религия почти не упоминалась; однако нельзя забывать, что для многих мораль и религия неразделимы, хотя есть и такие, кто оспаривает всякую связь между ними. Я почувствовал, что пора добавить к обсуждению темы религиозный и нерелигиозный взгляды на жизнь — оба они важны для ответа на вопрос о том, почему представители нашего биологического вида с такой готовностью разделяют всякое поведение на плохое и хорошее.