Весь вечер Пиво журит меня за то, что отказываюсь принимать участие в его программе. Я изображаю смущение, говорю: «у меня сейчас, должно быть, период несговорчивости» (так и есть) — словом, умудряюсь уйти от окончательного ответа.

Назавтра в полдень мы должны явиться на официальную церемонию награждения в здание муниципалитета острова Капри. Как бывший дипломат предусмотрительно надеваю костюм и галстук. Пиво приходит в повседневной одежде и видит, что, тогда как вчера галстук был не нужен, а он его надел, сегодня, когда он его не надел, все, напротив, в галстуках. Принимая награду, Пиво произносит речь, сетует, что не обучен хорошим манерам, и указывает на меня, который все делает правильно, вот только не хочет выступить в его литературной телепередаче.

Восхищенный тем, как умело Пиво использует обаяние в личных целях и как точно он все рассчитал, я вскакиваю с места, срываю свой галстук, отдаю ему и перед целой толпой свидетелей (они в полном восторге) заявляю — пусть лишь ради драматического эффекта: теперь этот галстук твой, и впредь, если только ты покажешь его мне, я покажусь в твоей передаче. На следующее утро лечу обратно в Лондон и по пути размышляю, имеют ли обещания, данные на Капри, юридическую силу. Уже через несколько дней выясняется, что имеют.

Итак, я обязался дать семидесятипятиминутное интервью в прямом эфире Бернару Пиво и трем другим виднейшим французским журналистам — на французском языке. Предварительного обсуждения не будет, вопросы заранее мне тоже не пришлют. Но будь готов — сказал мой французский издатель — к широкой дискуссии, которая затронет всевозможные темы, включая политику, культуру, литературу, секс и все остальное, что придет в горячую голову Бернара Пиво.

А на французском я едва ли говорил с тех пор, как учил его тридцать лет назад, да и то по школьной программе.

* * *

Отделение «Альянс Франсез» расположено в симпатичном угловом здании на углу Дорсет-сквер. Я сделал глубокий вдох и вошел. В приемной сидела молодая женщина с короткой стрижкой и большими карими глазами.

— Привет! — сказал я. — Скажите, можете ли вы мне помочь подтянуть французский?

Женщина посмотрела на меня с суровым недоумением.

— Quoi?[58] — спросила она. С этого мы и начали.

Перво-наперво, вспомнив все, что знал по-французски, я поговорил с Ритой, потом поговорил с Роланом и, наконец, с Жаклин — кажется, в таком порядке. Услышав об «Апострофах», они сразу взялись за дело. Рита и Жаклин будут заниматься со мной по очереди. Обучать методом погружения. Мы с Ритой — или все-таки с Жаклин? — сконцентрируемся на разговорном языке, она поможет мне сформулировать ответы на предполагаемые вопросы. А Жаклин с Роланом спланируют нашу военную кампанию. Руководствуясь принципом «познай своего врага», они изучат характер Пиво, определят методы его работы, темы, которые он предпочитает обсуждать, и будут тщательно следить за новостным потоком. Поскольку продюсеры «Апострофов» делают ставку на злободневность.

Чтобы все это осуществить, Ролан сначала сделал подборку старых выпусков программы. Увидев, как бойко и остроумно участники ведут диалог, я пришел в ужас. И ничего не сказав моим учителям, тайком поинтересовался, могу ли я все-таки потребовать переводчика. Пиво ответил моментально: он помнит, как мы общались на Капри, и уверен, что переводчик нам не понадобится. Кроме Пиво допрашивать меня должны были Эдвард Бер, журналист-полиглот, Филипп Лабро, известный писатель, журналист и кинорежиссер, и Катрин Давид, авторитетный литературный обозреватель.

Моя нелюбовь ко всякого рода интервью вовсе не притворство, пусть даже порой я поддаюсь соблазну или уступаю настойчивым просьбам моих издателей. Игры знаменитостей не имеют ничего общего с литературным творчеством и ведутся совсем на другом поле. Я всегда это понимал. Спектакль, да. Практика самопрезентации, безусловно. И с точки зрения издателей, прекрасная возможность рекламировать себя сколько угодно. Вот только таким образом можно не только легко разрекламировать свой талант, но и легко его загубить. Я знаю по крайней мере одного писателя, который целый год вел рекламную кампанию своей книги, весь мир объездил, а затем понял, что творческие силы у него надолго иссякли, и я боюсь, он может оказаться прав.

Что до меня, то с того момента, как начал писать, я предпочитал молчать о двух вещах (как говорится, в моей комнате появился слон, даже два): во-первых, скандальная биография моего отца — сведения о ней можно было найти, если бы кто-то потрудился установить связь между мной и им; а во-вторых, мои связи с разведкой, говорить о которых запрещал закон, да мне и самому не хотелось. Словом, подозрение, что скрывает интервьюируемый не меньше, чем рассказывает, укоренилось во мне задолго до того, как я стал писателем.

* * *

Но все это лирика, а я поднимаюсь на подиум в переполненной парижской студии и переступаю грань безмятежной ирреальности, оставляя позади страх сцены. Пиво достает мой галстук и смачно рассказывает, как этот галстук к нему попал. Публике очень нравится. Мы говорим о Берлинской стене и холодной войне. Пока идет отрывок из «Шпиона, пришедшего с холода», можно отдышаться. А также во время длинных выступлений трех моих следователей — они не вопросы задают, а можно сказать, задачи ставят. Мы говорим о Киме Филби, Олеге Пеньковском, перестройке, гласности. Затрагивали мы с моей командой советников из «Альянс Франсез» эти темы во время инструктажа? Очевидно, да — очень похоже, что я повторяю по памяти. Мы восхищаемся Джозефом Конрадом, Моэмом, Грином и Бальзаком. Рассуждаем о Маргарет Тэтчер. Это Жаклин объясняла мне насчет цикличности риторического высказывания: сформулировать тезис, замкнуть его на самом себе и дополнить собственным выводом. Жаклин ли, Рита или Ролан, я торжественно объявляю благодарность всем троим, и публика вновь выражает бурный восторг.

Наблюдая представление Пиво в реальном времени, перед живой аудиторией, которая целиком во власти его чар, нетрудно понять, как он достиг того, к чему ни одна другая телеперсона на свете не может даже приблизиться. Дело не только в его харизме. Не только в энергетике, обаянии, ловкости и эрудиции. У Пиво есть иное достоинство — его обнаружить гораздо труднее, и за это любой кинопродюсер, любой директор по кастингу в любой стране мира дорого даст — природная щедрость души, а попросту говоря, сердечность. В стране, где насмешку превратили в искусство, Пиво сразу дает понять собеседнику, как только он или она садится напротив, что все будет в порядке. И зрители тоже это чувствуют. Они для Пиво семья. Ни один интервьюер, ни один журналист из тех немногих, кого я запомнил, не оставил в моей душе такого глубокого следа.

Передача подошла к концу. Я могу покинуть студию. А Пиво остается на сцене и зачитывает расписание богослужений на следующую неделю. Мой издатель Робер Лафон быстро выводит меня на улицу, а улица пуста. Ни машин, ни прохожих, ни полицейских. Дивным летним вечером весь Париж погрузился в сон.

— Куда все подевались? — спрашиваю я Робера.