Платформа стала тормозить, послышался скрежет, Стаса инерцией дернуло вперед, кто-то схватил его за плечи и удержал.

– Приехали, – сообщил знакомый голос. – Сходим. Ты, Стас, не бойся, тебе почти ничего не грозит. Ты мне нужен по делу.

Стаса подняли и поставили на ноги.

– Идти сможешь?

Стас обернулся на голос.

Освещение было так себе, но человека он узнал. Легче, правда, от этого не стало.

– Привет, – сказал Василий Романович Петров, сын харьковского цыганского барона, человек, которого Стас чуть не посадил за решетку, попутчик, мать его так.

Он два года ждал, прежде чем собрался отомстить?

– Привет, – сказал Стас. – Давно не виделись.

– Ты, надеюсь, Василий, не забыл, – донеслось сзади, – что это не я тебе браслет на руку надел. Это – Стас.

– Я помню, Аристарх, – сказал Василий. – Цыган все помнит. Ничего не забывает…

– Вот и хорошо, – обрадовался Геллер. – Так, может, я пойду?

– Зачем? Оставайся, тебе понравится. Мы тоже смотрели твои репортажи… И в Сети… Может, чего интересного сможешь снять…

– Ты господина консула убивать будешь? Или вначале пытать? – деловито осведомился Геллер.

– Мне не нужен господин консул. – Василий блеснул крепкими белоснежными зубами. – Мне нужна его «балалайка».

Стас сплюнул.

– Не пугайся, Стас, «балалайка» – не самое главное в жизни, – сказал Геллер. – Заберут, тебе новую выдаст твой близкий друг Максим Андреевич Фрейдин.

– Твою мать… – пробормотал Стас.

Тошнота подступила к горлу. Ноги разом ослабли, а тело, которое вот только что колотил мелкий озноб, вдруг покрылось испариной.

– Не нужно так нервничать, – засмеялся Василий. – Чик, и все. Ты свободен…

– Да, конечно, – Стас облизал пересохшие губы. – Только у меня «невынимайка» стоит с этого дня. Спасибо Максимке и учкомовским уродам.

– Брось, не выдумывай, – сказал, посерьезнев, Василий. – У тебя нормальная была «балалайка»…

– Была. Но Максимка решил, что должна стоять «невынимайка». Он, правда, сказал, что в принципе можно будет потом извлечь… – Стас с надеждой посмотрел на цыгана. – У тебя нет, случайно, специалистов?

Василий выругался по-цыгански, обильно вставляя русские, арабские и, кажется, китайские ругательства.

– Дай, посмотрю, – потребовал он, повернул Стаса к себе спиной.

Стас почувствовал, как сын барона ощупывает его затылок, пытается подцепить «балалайку» ногтем.

Ничего не получилось, Василий снова выругался.

– Может, все-таки сможете вытащить? Вы ведь раньше разными такими штучками занимались, – неуверенно произнес Стас.

– Раньше они на Учком работали и все могли, – с некоторым злорадством в голосе сказал Геллер. – А тут – придется хирургическим путем, вместе с костью…

Стас сглотнул комок.

– Как знали… – пробормотал Василий. – Нет, мы точно выяснили, что у тебя обычная «балалайка», даже проверили разъем…

– Кто-то из «Парадиза»?

– Бабский Доктор, когда тебя после драки осматривал…

– Сука, – прошептал Стас.

– Может быть, только у него выбора не было. Либо стучал на тебя, либо подох бы… – Василий взъерошил свою шевелюру. – Батя приказал на всякий случай проверить – сможем «невынимайки» достать…

– И? – холодея, спросил Стас, вспомнив рассказ о трех отрубленных головах.

– Три раза пробовали… Чтобы руку набить. Три раза… – Василий покачал головой. – Один раз с мертвого, два раза – с живых…

– И что?

– Не получилось. Что так, что этак – «балалайки» дохнут, программа у них такая…

– Уж и не знаю, – снова вмешался Геллер, – поздравлять тебя или нет…

– Рот закрой, – посоветовал Стас. – А то…

– Что? – осведомился журналист. – Руки в наручниках.

– Я тебя загрызу, – сказал Стас таким тоном, что Геллер вздрогнул и замолчал.

– За что цыгану такое счастье? – расстроенно спросил Василий. – Надо было мне еще там, в «суперсобаке», понять, что ты мне счастья не принесешь… Одни только хлопоты с тобой… Ладно, пошли к бате, он что-нибудь придумает.

– А меня отпустишь? – спросил с надеждой Геллер. – Вам ведь он нужен…

– Ты тоже.

– «Балалайку»? Забирай, обойдусь, – журналист попытался дотянуться скованными руками до своего затылка. – Сейчас… Вот сейчас…

– Оставь ее. Твоя «балалайка» мне как раз не нужна… Вот его… Ладно, пошли…

Охранник поставил на стол поднос с кофе и торопливо вышел из кабинета.

Инга была, как всегда, спокойна и невозмутима. И то, что вместо обычного строгого костюма на ней был покрытый потеками грязи кевлайкровый комбинезон, усиленный титанопластовыми пластинами, ничуть не уменьшало ее женственности и привлекательности. Ярко-зеленые глаза смотрели с холодной отстраненностью. Под этим взглядом Дальский чувствовал себя провинившимся школьником, независимо от того, где и при каких обстоятельствах ловил его на себе.

Даже в постели он старался не смотреть в глаза Инге, боясь увидеть в них свое крохотное отражение. Совсем-совсем крохотное.

Инга никогда не задавала лишних вопросов, не обсуждала приказы Дальского и с готовностью выполняла их – убить кого-нибудь или лечь с кем-то в постель. И только потом убить. Может быть, именно за ту легкость, с которой Дальский подкладывал Ингу под своих друзей и врагов, Инга его и презирала?

Прохор Степанович неоднократно собирался поговорить со своим референтом и личным телохранителем Ингой Ротенбург начистоту, но всякий раз не решался. Может быть, боялся ее потерять? Странные отношения тянулись уже лет пять, ужасно нервируя Дальского и, кажется, совершенно не смущая Ингу. Наверное, уже давно можно было привыкнуть и успокоиться, но каждый раз, давая девушке очередное поручение, Дальский испытывал стыд, раскаянье и обещал себе, что вот после этого – точно не будет рисковать Ингой. Вот еще только раз. И следующий. И вот самый последний. Теперь – уж наверняка последний. И никогда… Никогда…

– Мы положили останки так, что эксперты Фрейдина их нашли. – Инга посмотрела на свое отражение в поверхности стола и поправила волосы. – Здесь все прошло без проблем.

– Это хорошо, – с некоторой излишней торопливостью произнес Дальский. – А что случилось с машиной Службы Безопасности? Я смотрел репортаж этого безумного журналиста и ничего толком не понял. Вы стреляли…

– Мы стреляли, – холодно улыбнулась Инга. – Если честно, все это напоминало клоунаду. Пятнадцать минут мы целились поверх голов так, чтобы даже случайно не задеть пассажиров. Я тоже наблюдала за репортажем – Колос заметно утомился к завершению представления. Скука явно читалась на его лице. Даже идиотские шуточки Геллера его не веселили. А потом…