Сергей, оглядевшись, последовал его примеру.

У крыльца на земле валялись две бочки, оплетенные травой, и Макар аккуратно обошел их. Вдоль стены вымахала длинная, в человеческий рост, крапива, а крыльцо посередине пробила тоненькая березка.

Бабкин осмотрительно огляделся вокруг и обнаружил, что с улицы заметить их невозможно: с одной стороны сыщиков полностью закрывал забор, а с другой – заросший палисадник. Да и само крыльцо, словно по заказу, было совсем низким.

– Что, заколочена? – спросил Сергей опередившего его Илюшина.

– Нет, только замок висит, – тихо ответил тот. – Давай сюда твою отмычку!

– Обойдешься. Тебе еще на мясные отбивные ближайший месяц работать.

С этими словами Бабкин отодвинул сообщника от двери и в три приема вскрыл замок.

– Ловко, – одобрил Илюшин. – У меня даже появились сомнения, что ты прежде работал в опергруппе – у тебя навыки профессионального взломщика.

– Ты просто не видел, как работают профессиональные взломщики, – бросил Сергей, нажимая на дверь.

Та в ответ недовольно проскрипела и отворилась, нехотя пропуская в заброшенный дом ночной свет от фонарей и луны. Сергей замер на пороге. Его вдруг кольнуло нехорошее предчувствие, ощущение, что он что-то упустил, уцепившись за версию с Григорием Гейдманом.

– Что стоим? – тихо осведомился Илюшин. – Кого ждем?

Бабкин шагнул внутрь, включил фонарь. За его спиной Макар сделал то же самое.

– Может быть, следующую тоже придется взламывать, – уже обычным голосом сказал он, кивнув на дверь, ведущую из коридора в комнаты. – Не теряй времени, а я пока осмотрюсь.

Но осматриваться Илюшину пришлось недолго: вторая дверь оказалась незаперта, а в коридоре он не обнаружил ничего интересного, кроме пары прохудившихся сапог и косо прибитой вешалки для одежды. Сергей спрятал отмычку и двинулся осматривать комнаты, обшаривая фонарем каждый закуток.

– Что мы ищем? – спросил он не оборачиваясь.

– Сам не знаю. Увидим – поймем.

– Отличное описание, – усмехнулся Бабкин. – Что ж, давай искать…

Повинуясь привычке, он сперва обошел весь дом, не приглядываясь внимательно, только рисуя в голове карту места, в котором очутился. За двумя комнатами, которые он миновал, скрипя рассохшимися половицами, нашлись кухня и каморка с пустыми стеллажами, должно быть, когда-то использовавшаяся как кладовая. Вверх поднималась лестница на чердак. Бабкин поднялся, но с одного взгляда понял, что сюда вряд ли проникал кто-то, кроме Оли Григорьевой, которая тогда еще была Олей Курехиной. Толстые листы стекловаты закрывали пол, с балок свисала жирная паутина. «Что бы мы ни искали, оно не здесь».

Он снова спустился в кухню. Воздух здесь был застывший, неживой, и Сергей, удостоверившись, что, кроме пустого стеллажа и разобранных кухонных шкафов, ничего не найдет, поторопился вернуться к Илюшину.

Безжизненный дом с бельмами затянутых простынями зеркал давил на него со всех сторон. Когда Сергей был ребенком, он считал, что дома могут дичать, как брошенные людьми на произвол судьбы животные. К квартирам это наблюдение не относилось. Даже те квартиры, в которых подолгу никто не жил, ничем, кроме тишины, не отличались от тех, из которых на время ушли люди. В любой типовой квартире было столько же индивидуальности, сколько в картонной коробке от телевизора, и это не зависело от обстановки и цвета стен.

С домами все обстояло по-другому. Дома могли ждать, как живые, они впитывали эхо голосов своих хозяев, на их стенах оставались невидимые отпечатки слез и смеха, криков, брани и радости. Не все, конечно. Но многие. В детстве Сергея часто отправляли к тетушке в село, где от уехавших жителей остались заброшенные дома, и среди мальчишек считалось особой удалью проникнуть в какой-нибудь из них – особенно в такой, что пользовался дурной славой. Десятилетний Сережа Бабкин, ловкий и бесстрашный, побывал почти во всех. И с тех пор знал, что у домов есть свои голоса. С возрастом он забыл об этом, а теперь вспомнил.

У этих стен тоже был голос. Невнятное бормотание, монотонное, глухое, удручающее своим однообразием.

– Что-то не чувствую я здесь особой святости, – пробормотал Бабкин, вспомнив, как об учителе отзывался его друг.

– Ты о чем?

Илюшин склонился над письменным столом, не дотрагиваясь до него, и что-то рассматривал.

– Про Валентина Чайку говорили, что он, святая душа, взял сына племянницы на воспитание и сделал из него человека.

– А-а-а… Ну, человек-то из него получился паршивенький, судя по твоему описанию. Что-нибудь нашел?

– Ничего. Там кухня, которую, похоже, собирались вывезти и бросили. Еще кладовка. А у тебя?

– Подойди-ка сюда, взгляни.

Сергей подошел, подсветил фонарем то, что показывал Макар.

На столе валялись разбросанные листы, на каждом из которых было нарисовано растение, а рядом отдельные его части. Корень, стебель, лист, плод, цветок… Все прорисовано с большим тщанием, и при этом – неумело. Бабкину пришло в голову, что плод больше напоминает ручную гранату, а листок – вытянутое колесо с зубцами.

– Посмотри внимательно, – попросил Илюшин. – Будут какие-нибудь мысли по этому поводу?

Сергей с минуту всматривался в рисунки.

– Никаких. Кроме того, что старший Чайка был чертовски паршивым художником, – заключил он. – Зубчики какие-то, шестеренки… Похоже, под конец жизни учителю опротивели его цветочки, и он подсознательно пытался изобразить бэ-тэ-эр.

– Механистичность присутствует, – согласился Илюшин.

– Это то, что ты надеялся обнаружить?

– Нет. Это только подтверждение моей догадки. Ищем дальше.

Возле стола обнаружился шкаф, а рядом – открытые полки. В шкафу Илюшин нашел потрепанные альбомы и с блеском в глазах схватил самый толстый, присел на корточки, перелистывая страницу за страницей… Но по мере того, как альбом подходил к концу, Макар понемногу мрачнел.

– Что там? – Сергей подошел, направил луч на книгу.

– Титанический труд. Смотри…

Здесь тоже оказались растения: снимки, рисунки, подклеенные к страницам, подробнейшие описания, занесенные в книгу ровным бисерным почерком.

Десятки, сотни видов! Многие, как показалось Сергею, повторялись, но он подумал, что, возможно, не улавливает разницы, которая была очевидна самому Валентину Петровичу.

Какое-то воспоминание шевельнулось в его памяти, когда он смотрел на описание хвоща полевого (Equisétum arvénse) и красавки обыкновенной (Atropa belladonna).

– Такое ощущение, что где-то это я уже видел…

Так и не вспомнив, что ему напоминают исследования Чайки, Бабкин отошел на шаг, оставив напарника рассматривать находку, и застыл.