Трапеза началась. При каждой смене блюд середина стола опускалась вниз и поднималась с новыми кушаньями. На столе появился удивительный карп, длиной не меньше трех футов, — он вызвал возгласы восторга.

— Уж это не из тех ли карпов, которых Франциск Первый пустил в пруд Фонтенбло? — спросил Людовик XV, смотря на Сен-Жермена.

— Государь, — ответил граф, — этот карп не из Фонтенбло, а рейнский.

— Вы так думаете?

— Я это знаю наверняка.

— Почему же вы в этом уверены?

— По красному цвету головной чешуи.

Таванн сидел напротив графа и с большим вниманием смотрел на карпа.

— Не пробуждает ли чего-нибудь в ваших воспоминаниях этот карп, виконт? — спросил Сен-Жермен.

Виконт вздрогнул.

— Да, — сказал он. — Я только один раз ел карпа такой величины и при таких обстоятельствах, о которых воспоминания не изглаживаются никогда.

— При каких это обстоятельствах? — спросила маркиза де Помпадур.

— Я ел карпа такого размера за завтраком с Петушиным Рыцарем.

— Вы завтракали с Петушиным Рыцарем? — спросил король.

— Да, государь.

— Ах, боже мой! Как же это с вами случилось? Разве этот разбойник вас захватил?

— Он меня пригласил.

— И вы приняли его приглашение?

— Да, государь, я принял это приглашение, как принимают подобные приглашения от друзей.

— Разве Петушиный Рыцарь ваш друг?

— Я имею честь быть его другом.

— Но почему же вы друг этого ужасного Рыцаря? — спросила маркиза Помпадур.

— Позвольте мне сказать вам, маркиза, что Рыцарь этот совсем не ужасен, напротив, он очень хорош собой — не правда ли, Ришелье?

— Да, он очень хорош, — кивнул герцог.

— Вы тоже с ним знакомы? — с удивлением спросил король.

— Я его видел однажды после ужина у Комарго.

— И я тоже, — сказал Бриссак.

— И я, — прибавил Креки. — Это было именно в ту ночь, когда сгорел особняк Шароле.

— В ту ночь Сабина Дажé чуть не была убита, — напомнил Ришелье.

Граф де Шароле пристально посмотрел на Таванна.

— Рыцарь ваш друг? — спросил он.

— Да, — ответил Таванн.

— Не поздравляю вас с этим.

— Почему?

— Потому что нелестно быть другом презренного вора.

— Петушиный Рыцарь не ворует.

— В самом деле?

— Нет. Он воюет. Это необыкновенный разбойник, он имеет дело только со знатными людьми.

— Как? — спросил король.

— Петушиный Рыцарь никогда не грабил домов мещан или простолюдинов, никогда не совершал преступлений против нетитулованных особ или бедняков. Более того, он часто, очень часто помогал многим, и некоторым дворянам он даже очень предан.

— Да, этот Рыцарь — очаровательный человек! — сказал, смеясь, герцог Ришелье. — И начальник полиции клевещет на него самым недостойным образом.

— Вы думаете? — спросил граф де Шароле.

— О! — сказал герцог де Бриссак. — Если Петушиный Рыцарь — друг виконта де Таванна, то другом графа де Шароле его никак не назовешь.

— Он, верно, хороший друг артистов Оперы, — сказал граф де Сен-Жермен, — я знаю, что сегодня он дает ужин всему кордебалету.

— Сегодня вечером? — удивились все.

— Да. Он прислал в два часа в Оперу корзины со всем необходимым для ужина.

— Вы откуда это знаете?

— Я знаю все, государь, и в ту самую минуту, как это случается.

— Вы обладаете даром ясновидения?

Сен-Жермен низко поклонился и промолчал.

Ужин был весел, по обыкновению, кушанья сменялись быстро, и, наконец, явился стол с десертом.

— Очаровательное изобретение этот стол! — вскрикнул маркиз де Креки.

— Одно из недавних, — прибавил Ришелье.

— Напрасно вы так думаете, герцог, — сказал Сен-Жермен.

— Так это изобретение древнее?

— Не совсем, но ему уже около двухсот лет.

— Вы, граф, что, обедали или ужинали за подобным столом? — спросил король.

— Да, государь.

— Когда и где?

— Я имел честь ужинать за таким столом, но квадратной формы, с королевой Катериной Медичи. Это было в башне особняка Суассон, в апартаментах, предназначенных для Руджиери. Королева, занимаясь наукой, не хотела, чтобы ей мешали. После я ужинал за другим столом, похожем на этот, в Неаполе, и, наконец, недавно в Петербурге у князя Тропадского.

— У князя Тропадского? У того, который умер несколько месяцев назад? — спросил Ришелье.

— У него, герцог, только он не умер.

— Тропадский не умер?

— Нет.

— Это, кажется, тот русский, который делал такие странные вещи? — спросил король.

— Да, государь, — ответил герцог Ришелье. — Князь выпивал двадцать бутылок кларету за завтраком. Однажды он сам вытащил из глубокой ямы карету, лошадей и лакеев, которые туда упали. У него никогда не бывало менее шести любовниц.

— О! — сказал Сен-Жермен. — Природа много сделала для него: он гигантского роста и одарен невероятной силой.

— Но говорили, что князь умер. Разве он жив?

— Да, государь. Пробыв месяцев десять в Париже, князь занемог. Злоупотребление удовольствиями плохо отразились на его крови. Этот человек, такой красивый, свежий, сильный, сделался за короткое время отвратительным скелетом, слабым до такой степени, что мог ходить только с помощью двух лакеев. Он был настолько истощен, что казался умирающим.

— Распространились слухи, — сказал Ришелье, — что у русского князя проказа, которая начинается с сухости тела. Друзья его отчаивались…

— Но он смеялся над их отчаянием, — перебил граф де Сен-Жермен, — он утверждал вопреки докторам, что он скоро выздоровеет, и уехал… назначив друзьям своим свидание на будущий год в годовщину своего отъезда.

— Доктора объявили, что он не доедет и до границы.

— Однако он вернулся, — сказал де Сен-Жермен.

— Когда?

— Он в Париже уже несколько дней, — сказал Шароле.

— И выздоровел?

— Совершенно. Он так свеж, так силен, как был до поразившей его болезни.

— Он вернулся в Париж несколько дней тому назад? — спросил король.