– Ждем тебя! Благослови тебя Аллах!

Затем он позвонил своему другу Хазему Аббуду, который сказал, что в Багдад вернется не раньше следующей недели. Занят на съемках в одной из американских военных частей. Кстати, может выслать Махмуду по электронной почте удачные кадры для журнала.

– Какой журнал! Его закрыли! Я хотел повидаться с тобой перед возвращением в Майсан.

Новость ошеломила Хазема, и Махмуд, когда понял, что они уже вряд ли увидятся, проговорил с ним еще три минуты. Повесив трубку, он стал искать следующее имя в списке. Вернее, номер без имени. Наткнувшись наконец на 666, он нажал на соединение и приложил трубку к уху. Тут же раздался высокий женский голос, лишенный эмоций, сообщивший, что абонент не зарегистрирован или что он вне доступа… Махмуд не дослушал…

Он хотел услышать ее голос, а лучше где-нибудь встретиться с ней до того, как он навсегда покинет Багдад. Он не поверил ни словам ас-Саиди, ни тому, что сказал его шофер Султан. Оба лгали ему, говоря о Наваль гадости. А он любит ее! Он уверен, в другой ситуации у него был бы шанс. Сейчас дела идут из рук вон плохо. Но шанс-то остается! Мир вокруг рушился, а он находил в себе силы любить ее еще сильнее, несмотря ни на что и ни на кого. Чувства его будто обрели крылья! Себе он врать не станет. Она не самая красивая женщина. И старше его на несколько лет. Но если бы сейчас он вместо этого металлического писка услышал в трубке ее голос, он нашел бы предлог остаться в Багдаде. Даже если бы пришлось переселиться обратно в душные комнаты «аль-Урубы» с плесенью на стенах. Даже если бы был вынужден работать в газетенке или подвальной типографии за ничтожную плату. Только Наваль может заставить его пойти на безумие. Безумие и надежда – вот чем он сейчас дышит!

Он набрал ее номер еще раз, и ему снова ответил безучастный к его страданиям автомат. Махмуда охватило отчаяние. Приближалась ночь. Ужасная ночь, которая, казалось, накроет его своим темным покрывалом, и после этого уже никогда не взойдет солнце… Махмуд открыл заднюю панель телефона, приподнял аккумулятор и извлек сим-карту. Снова собрав телефон, он отдал мобильный знакомому, которому только что его продал. Махмуд спрятал сим-карту в карман и достал диктофон, чтобы предложить кому-нибудь и его.

Все эти подробности я узнал от самого Махмуда за те два дня, пока слушал записи. Однако еще большее впечатление на меня произвел голос второго рассказчика, которого Махмуд назвал Франкенштейном, – грудной, проникновенный, будто он принадлежал какому-то популярному диктору… Я полагал, что эта история – по большей части выдумка. Но неделю спустя в госпитале аль-Кинди я услышал очень похожий голос, с теми же интонациями, когда присел у кровати одного старика. Его звали Абу Салим, от него я узнал другие детали истории Франкенштейна. Я слушал и не понимал, голос ли это другого человека или тот же. Его рассказ настолько захватил мое внимание, что я пустился разыскивать остальных очевидцев.

Махмуд закончил все дела, избавился наконец от преследовавших его бывших коллег, уложил вещи в небольшую сумку, ту самую, с которой он приехал когда-то в Багдад из Майсана, и закрыл счет в «Дильшаде».

Скоро здесь полыхнет, разумнее уехать в безопасное место, куда-то на юг. Многие из знакомых Махмуда именно так и поступят. Фарид Шавваф, к примеру, которому придется на время забыть о сомнительной славе звезды спутниковых телеканалов и костюмах с иголочки, вернется в свою деревеньку севернее Багдада. Зейд аль-Муршид отправится обратно в аль-Хиллю, а Аднана аль-Анвара будут ждать родные в ан-Наджефе. Что касается Хазема Аббуда, то он после работы с американскими военными не сможет уже вернуться обратно в ас-Садр. А когда окажется в Багдаде, не найдет ни «аль-Урубы», ни Абу Анмара на прежнем месте и станет жить в другой простенькой гостинице, деля номер с одним из коллег.

3

Абу Салим вышел из госпиталя аль-Кинди на костылях. За ним заехали дети, но забрали они его не на Седьмую улицу, а в дом к зятю, поскольку их жилище с обрушенным фасадом требовало капитального ремонта.

Яму, образовавшуюся после чудовищной силы взрыва, археологические сообщества потребовали не засыпать. В ее глубине даже через хлынувшие из развороченных канализационных труб воды угадывались очертания древней стены. Инициативная группа ученых настаивала на том, что это часть городской стены Багдада времен Аббасидов и что ее раскопки станут самым громким археологическим открытием исламских древностей за последние десятилетия. Кто-то, воспользовавшись этим, пустил в массы идею о «благости террора», только благодаря которому вновь будут обретены утерянные реликвии. Однако службы безопасности, не обращая внимания на всю шумиху, пригнали грузовики и засыпали яму землей, а их представитель выступил по телевидению с заявлением о том, что ничего страшного не произошло – все находки сохранены для будущих поколений, им и решать их судьбу. Если потомки сочтут необходимым снести квартал аль-Батавин – их право. Нам же сегодня необходимо заново выложить камнем мостовую.

Абу Салим покинул госпиталь, однако там оставался еще один житель квартала – Хади Барышник. С его лица и рук врачи сняли повязки, но он был не в состоянии подняться с постели и вернуться домой. Хади лежал и думал, что делать теперь со своей жизнью и домом, который превратился в развалины. Останется ли дом за ним? Ведь он может здесь долго проваляться, а когда выйдет, обнаружит, что Фарадж ад-Далляль расчистил участок от обломков, отстроил новое здание и оформил на себя собственность.

Прежде всего надо думать о здоровье. Главное сейчас – пережить это испытание, а потом он что-нибудь придумает, найдет выход. Так рассуждал Хади, отгоняя от себя страхи и тщетно пытаясь встать с кровати на ноги и покинуть уже порядком надоевшую ему палату, где нечем было заниматься, кроме как пролеживать бока.

Однажды вечером, почувствовав, что мочевой пузырь переполнен, Хади попытался приподняться. В палате было тихо. Все больные уже спали, а медсестры сидели в своем кабинете в другом конце коридора. Он сдвинулся к краю, опустил ноги в тяжелых гипсовых колодках на пол и ощутил пальцами холод кафеля. Через несколько минут он уже стоял, удерживая равновесие, и намеревался сделать первый шаг. В любой момент Хади мог упасть и разбить лицо об пол. Медсестры обнаружили бы его лишь через пару часов. Однако он решил пойти, опираясь на спинки кроватей соседей, потом держась за стенку и потихоньку продвигаясь в сторону туалета.

Еще даже не подумав о том, как в своем положении он сможет приспустить штаны, Хади посмотрел на отражение в зеркале. Забыв о разрывающемся пузыре, он подошел ближе к мойке, над которой висело зеркало, и уставился расширившимися зрачками на лицо, которое отдаленно напоминало его собственное. Он знал, с того самого дня, как очнулся, что лицо повреждено, осознавал, когда сняли бинты, что огонь оставил на нем следы. Но то, что он увидел в зеркале, повергло его в ужас. В какое чудовище он превратился! И таким он останется на всю жизнь, даже после того как его выпишут из больницы! Он уже никогда не будет прежним! От отчаяния Хади начал тереть рукой зеркало и наклонился, совсем прилипнув к нему, чтобы поближе рассмотреть свои шрамы. Ему хотелось заплакать или закричать, но единственное, что он мог – стоять, уставившись на самого себя. И чем дольше он вглядывался в зеркало, тем больше убеждался, что это лицо не Хади Барышника. Но ему оно знакомо… Через несколько месяцев Хади со своей буйной фантазией сам поверит в то, что это лицо Безымяна, лицо кошмара, который ворвался в его жизнь и сломал ее, не оставив надежды на то, чтобы все вернулось на свои места.