После перенесения папского престола в Авиньон контроль государства над Церковью усилился, и многие епископы и кардиналы стали назначаться не по их добродетелям, а по желанию короля. Служители Церкви придавали все большее значение денежному аспекту индульгенции, в отдельных случаях превращая эту практику в торговлю, что и возмутило Лютера. Последний, однако, вместо того чтобы подвергнуть жесточайшей критике отклонения в системе (что было бы совершенно справедливым), решил пойти по наикратчайшему пути. Чтобы пресечь зло на корню, он отверг сам факт индульгенции, не заметив, что таким образом отсек центральную идею христианства — тот факт, что последователи Иисуса причастны преображающему деянию, которое порождает Он Сам. В конце концов он придет к мысли о том, что благодать Христова спасает человека только в смысле приведения его в рай, но не влияет на его земную жизнь. Здесь открывается еще одна большая тема, но пора вернуться к Данте.

[Да, обещаю («твое желанье я свершу»), что буду молиться о тебе. Однако меня гложет одно сомнение, и я не успокоюсь, пока не найду ответа на свой вопрос.]

[У меня уже было это сомнение (оно родилось в предшествующем диалоге в другой песни); но раньше это было просто сомнение, а теперь, когда ты так говоришь, оно усугубилось.]

[Мир летит к чертям. Мир лишен всякой добродетели, добра больше нет, и кажется, что зло побеждает.]

Как часто, жалуясь, мы говорим то же самое: «Нет больше нравственности. В мое время все было иначе…» И Данте так говорит. Он не единственный: в любую эпоху найдется человек, сетующий на зло времен. Поэт Шарль Пеги замечает: «Дурное время было и при римлянах». Однако продолжает: «Иисус не прятался за дурным временем. Он использовал Свои три года. Но Он их не потерял, не употребил их на то, чтобы стенать и ссылаться на дурное время. Он это остановил. И как просто. Создав христианство. Он никого не заклеймил, не обвинил. Он спас. Он не обвинил мир. Он спас мир»[170]. Утешимся. Зло было во времена Римской империи и во времена Данте — есть оно и сейчас. И есть Иисус, есть христианство, которое спасает нас, которое позволяет нам смотреть на зло времен с уверенностью, что судьба мира, даже судьба злых времен — благая судьба.

Вернемся к вопросу, который Данте обращает к Марко. В мире нет добродетели; более того, он словно кишит злом, постоянно порождает зло; из чрева мира непрестанно изливается всепоглощающее зло.

[Объясни мне, почему существует все это зло? Зачем нужна боль, зачем не быть добру? Укажи мне причину, чтобы я мог ее увидеть, понять и передать другим, объяснив, почему мы дошли до такой жизни. Кто-то считает, что она «в небесах», и обвиняет звезды, Божью волю, полагая, что глубинная причина зла находится вне нас: так предначертано, такова судьба. Другие, наоборот, ищут ее «внизу», то есть видят корень зла здесь, на земле, в пределах человеческой ответственности.]

Здесь можно долго рассуждать. Сейчас развелось столько магов, астрологов… Повсюду гороскопы, заклинания… Может быть, никогда наш мир не был столь языческим. Наверное, стоит обратиться ко временам до рождения Христа и вглядеться в человека, который настолько безрассуден и напуган будущим, что верит пророчествам и гороскопам, чтобы защититься от жизненных ударов и потрясений. Потом наступило христианство. Святой Августин положил конец сомнениям, утверждая, что не звезды, а человеческая воля решает судьбы мира[171]. Христианство привнесло в мир идею спасения, поэтому основной вопрос теперь не в том, чтобы предугадать, что произойдет завтра, а в том, чтобы жить ради вечности. Однако, как говорит Честертон, «с тех пор как люди больше не веруют в Бога, это не значит, что они не веруют ни во что, а значит, они веруют во все»[172].

Поэтому теперь, когда христианство перестает быть канвой всеобщего менталитета, мы наблюдаем, как вновь расцветают магические верования древних времен.

На этот же путь встала сегодня наука в стремлении доказать, что свободы не существует, а мы являемся жертвой механизмов, предшествующих нам, подчиняющих нас себе и заставляющих двигаться по траектории детерминизма (термин Нового времени!), который аннулирует свободу. Наука Нового времени часто отрицает существование свободного выбора, претендуя на обнаружение механизмов разума, не зависящих от нас. Уже в XVII веке один из философов говорил: «Люди заблуждаются, считая себя свободными. Это мнение основывается только на том, что свои действия они сознают, причин же, которыми они определяются, не знают»[173]. Многие исследователи ревностно отстаивают такую точку зрения: существуют законы, которым мы подвластны, но, не осознавая этого, мы тешим себя иллюзией свободы, однако это только иллюзия. Ты думаешь, что поступаешь определенным образом, потому что так решил, но на самом деле ты поступаешь так, потому что когда-то давно упал с кровати, у тебя было трудное детство, на тебя воздействуют подсознание, генетика, мозговые структуры… Детерминизм в области биологии, психоанализа, социологии — это все теории, стремящиеся к научному обоснованию фиктивности свободы, утверждающие, что люди просто не отдают себе отчет в том, что «подвластны тем же законам, что и куст спаржи или дикая утка»[174]. Разумеется, совсем иной ответ, в русле учения Августина и всей христианской традиции, дает Марко.