– Мама действительно тебе родная, как и Ионе, но она об этом, очевидно, не знает. Так уж получилось, что тебя воспитали не в той семье. Иона не в курсе, как и ее родственники. Я думал, ты сразу догадался, как только услышал, что вы с ней можете принять время. А ты оказался еще тупее, чем я думал, хомячок.

– Да заткнись ты уже!

Жалости к Тревису больше не осталось. Он выглядел как настоящий мерзавец и поступал соответствующе. Он играл с чувствами и искусно затрагивал нужные струны души.

Хоулмз чувствовал себя уничтоженным, маленькой сошкой в бескрайней раскаленной пустыне из всего того, о чем он даже не смел думать. И песчаная буря накрывала его с головой. И он погибал под ней.

– Я не отпущу тебя до тех пор, пока Альмент не переродится в тебе. В настоящем его ничто сдерживать не будет. – Тревис схватил свою жертву за волосы и поднял его голову кверху. Кален оскалился. – А ты реально похож на Ангелу, особенно глазами.

Он сжал кулак сильнее, почти выдирая волосы.

– Ты самая мерзкая сволочь, которую я видел в своей жизни!

– Кто бы говорил. А ведь ты сам был таким, забыл? Потом стал меняться. Знаешь, мы с тобой чем-то похожи…

– Ни фига мы с тобой не похожи!

– Оно и к лучшему. Противоположности притягиваются, слышал?

Он притянул его к себе и врезал ногой в живот с такой силой, что Кален упал назад и передавил себе руки. По всему ангару разнесся его крик.

– Сколько Альмент еще продержится? Месяц? Год? Я подожду. Думаю, если морить тебя голодом, то процесс ускорится. Из этого ангара ты выберешься еще нескоро, так что привыкай.

Он поправил куртку и направился к выходу. Кален пепелил его яростным взглядом, от злости веря, что Тревис загорится.

– Знаешь, до того как я все окончательно вспомнил… ты действительно мне нравился, потому что напоминал погибшую подругу. Я не смог спасти ее, но смог спасти тебя. А потом… – он обернулся: в его взгляде читалось презрение, – я понял, что вы совсем разные.

Он открыл дверь в ангар, собираясь уйти.

– Я всего лишь хочу вернуть будущее, которое у меня отняли.

– Ты сам отнял его у себя!

– Уж прости, но я тебя просто ненавижу. Даже больше, чем Иону. Я передам ей привет от тебя, прежде чем убью ее. Пока!

– Только посмей сделать это! – прорычал Кален.

Боль охватила запястье правой руки. На ней словно что-то выжигали или выцарапывали раскаленным гвоздем.

Он мгновенно понял: они с Альментом получили второй уровень безволия. Остался еще один.

Так паршиво он не чувствовал себя еще никогда. Больше всего в тот момент ему хотелось уснуть и спрятаться от этого кошмара.

– Это мой тебе подарок, Санни.

От услышанных слов в горле смущенного принца пересохло. Сотни слов благодарности остались за сомкнутыми губами лишь по одной причине: он боялся сказать лишнее. Оттолкнуть, возмутить, разозлить и вынудить себя больше не попадаться на глаза Ариану. Желание открыть чувства возлюбленному вселяло в него ужас.

И то же чувство отныне испытывал Ариан – тот, кто прервал маленькую жизнь принца. Одного он не учел: пока не иссякнут непрожитые годы Санни, он обречен видеть в кошмарных снах отрывки его нелегкой жизни, испытывать тот трепет, который сам же ему внушал, и чувствовать, как предательство разрывает сердце в груди. Сложнее было переносить вину – она следовала за ним всюду.

– Тяжело, наверное, жить с этим.

Ариан обернулся к единственному гостю, решившемуся проведать его в серый день, – Черному Скрипачу. Он походил на густую тень, отражавшую все грехи своего «золотого» брата. В черных блузке с рукавами до локтей, джинсах и кедах, с черными взъерошенными волосами, мертвенно-бледной кожей, странной улыбкой и жадным, пожирающим взглядом, он мог напугать любого храбреца. И сам Ариан порой его пугался.

– Сказал тот, кто мелодией своей скрипки убил сотни тысяч человек в свое время.

– Ты знаешь, эти воспоминания мне неприятны, брат.

Ариан обернулся, чтобы припечатать Черного Скрипача взглядом к стене позади него, но парень не шелохнулся.

– У нас обоих есть то, о чем мы дико жалеем. Только черная скрипка – мое проклятие, возложенное на меня отцом и матерью, ибо я не унаследовал ничего ни от того, ни от другой. Ни силы смерти, ни силы времени.

– Обладание собственным временем – вот то проклятие, которым одарила меня наша мать, – Ариан осекся. – И мой отец в придачу.

Тьма начинала угнетать и напрягать, все больше пробуждая затаенную ненависть к родственникам, и в поисках успокоения Межвремье подошел к окну.

Еще год назад его крохотные королевства искрились умирающей в них жизнью. Кончина медленно подползала к ним, и едва ли хотя бы тысяча человек знала об этом.

И вот отвергнутый всеми принц дал им еще один шанс.

– Что будешь делать теперь? – спросил Черный Скрипач, опускаясь в бархатное кресло у стены.

Ариан ухмыльнулся.

– Уж точно не просить помощи у тебя, второго старшего и сестер.

– Я не виноват в том, что мама тебя не любила. И в том, что увидела в тебе угрозу.

Ариан и сам это понимал, но ненависть не приглушишь так просто. Будучи младше Черного Скрипача на тридцать восемь тысяч лет, он видел в его янтарных глазах всю мудрость, нажитую за эти годы. Но был у Скрипача один секрет: он прожил столько же, сколько младший брат. Эту самую впечатляющую разницу в возрасте он провел в небытии, расплачиваясь за былые грехи.

– Мой младший брат, позволь дать тебе совет…

Черного Скрипача передергивало от своего наигранно милого обращения, но сказать «Ариан» он не мог. Межвремью, в отличие от него, родители дали имя. И любимым сыном он себя назвать тоже не мог: мерк на фоне другого младшего брата, названного преемником отца Черного Черепа – Янтарной Тени.

Черный Скрипач подошел к Ариану и прошептал ему у самого уха:

– Отбрось остатки своей гордыни и примкни к своим друзьям. Найди Калена, защити Ларалайн и останови Тревиса. Ты не вернешь Санни, но можешь сделать так, что не потеряешь остальных.

Ариан почувствовал легкую вспышку благодарности к брату, но пока еще дерзость оставалась при нем, и он ядовито произнес:

– Это и есть совет? Больше похоже на приказ.

– Наставление, – поправил Черный Скипач, уходя. – Без него ты продолжишь лежать в постели и заслуженно винить себя в своих бедах.

Сводил с ума голод, но, что бы ни съел Кален, его организм, протестуя, отвергал пищу.