(Студия «Транкилити», 1960, реж. Персиваль Анк)

Аудиозапись сделана для сведения Винченцей Мако

ПЕРСИВАЛЬ АНК: Нет, нет, ты ошибаешься, Винче. Дерьмово получается. Всё как-то не складывается. Он слишком неприятный, слишком слабый. Ему невозможно сопереживать. И это проклятие у него как будто кол в заднице. Сюжет провисает! Готические истории, если за ними не уследишь, расползаются во все стороны, как пролитое вино. Ни один писатель не должен даже близко подходить к Острову Лотофагов – там и застрять недолго. Если уж Одиссей не мог оттуда выбраться, у нашего мальчика надежды нет. Все нужные кусочки имеются, но в середине проклятой истории вдруг вылезает финал. Ненавижу такое. Мне хочется удрать из собственной киноленты. Это полное безобразие.

И я просто… я просто не могу так поступить. Не могу дать ей ледяного дракона и вампира, шлёпнуть по попе и отправить в детскую. Мне нужно что-то реальное, чтобы за него ухватиться. Её нет. Если бы мне хватило истории о том, как её убил чокнутый фокусник на американском фронтире, я бы сочинил всё в голове и не стал заморачиваться со сценарием. Нет. Нет. Моя история не может быть такой. Наша история – не может.

МАКО: Но её история такой тоже не может быть. Вся суть загадочного исчезновения в том, что оно загадочное. Не существует ответа, который в достаточной степени удовлетворил бы публику. Нет ни материала для документалки, ни скандала, который мог бы выплыть наружу.

АНК: Наплевать. Я уже снял «Похищение Прозерпины». Хватит с меня. Господи Иисусе, я был молод, когда закончил съёмки «Прозерпины». Нельзя использовать язык собственной юности, рассказывая про свою дочь. Ничего не получится. Может, нам надо вернуться к нуару. Или к чему-то ещё. Или бросить всё к чёртовой матери. Мы ещё ни разу так долго не мучились, Винче. Мы же с тобой король и королева быстрых проектов. Почему я не могу рассказать простую историю? Она родилась, жила, желала, умерла. Да, умерла. Я готов признать такую возможность. Я могу снять её смерть, если эта концовка будет правильной. Я что угодно сделаю ради правильной концовки. Я подготовил съёмочную площадку для её начала, так что могу придумать декорации и для её конца.

[долгая пауза]

МАКО: Тогда пусть эта история будет тем, чем всегда была. Тем, чем должна быть. Историей про ребёнка. Не про неё. Не про нас. Но про него. Нечто ужасное произошло с маленьким мальчиком в красивом месте и продолжало происходить, пока с небес не пришла женщина, чтобы его спасти. Спустилась величественно и плавно, словно Изида с огромной охапкой роз в руках. Это волшебная сказка. Детская история. Не смешная или дурацкая, но такая, в которой есть кровь, смерть и ужасы, потому что они и в сказках бывают. Мальчика проглотил кит. Маленького Пиноккио. Маленького Калибана. У нас есть всё, что надо.

И знаешь, в сказках девы никогда не умирают по-настоящему. Они просто спят.

Однажды, совсем не так уж давно, жил-был мальчик, чьи желания никогда не сбывались. Мальчик появился на свет в Краю молока и жажды, и ему не довелось узнать другой страны. Край молока и жажды сделал его таким, каким он был, и мальчик любил его, как некоторые дети любят плюшевую игрушку с потёртым хвостом.

В Краю молока и жажды всё всегда влажное. Куда ни ступишь, везде найдётся по меньшей мере речка; или роскошное золотисто-синее болото; или нежно-зелёная чмокающая трясина; или блестящее благостное озеро; или глубокий, спокойный пруд; или ароматный, переливчатый рукав речной дельты; или одно из многочисленных морей, которые все красны, как вожделение. Мальчик вырос в маленьком посёлке на берегу одного из этих морей: самого большого, под названием Кадеш. Он играл на пляже, собирал раковины моллюсков-трубачей (то есть на самом деле не раковины, но, скорее, грубые, дымчатые кристаллы, внутри которых жили изысканные, изящные, игривые существа) и пла́вник (то есть на самом деле не пла́вник, но окаменелые кости коварных, колоссальных, косматых тварей, которые некогда обитали в Краю молока и жажды, прежде чем время проснулось с больной головой и принялось наводить порядок) и прислушивался к странным визгливым песням тюленей (то есть на самом деле не тюленей, но двурогих морских копытных, полосатых, словно карамельные трости, с усами длинными, как бивни, и пушистыми, как отцовские бакенбарды). И он глядел на море, мимо мысов, поросших хаотичными, густыми и влажными джунглями, пахнущими солью, корицей и какао, мимо огней на лодках в гавани, мимо розовых волноломов и густого тумана – туда, где вдалеке виднелись длинные и тёмные очертания существ, которые дрейфовали над глубинами Кадеша как острова, как места, куда можно было отправиться и на которые можно было забраться, изучить, полежать там на спине и, глядя в небо, помечтать о звёздах, которых было так много.

Но они на самом деле не были островами, и ни один ребёнок, родившийся в Краю молока и жажды, никогда их таковыми и не считал. Ибо в море под названием Кадеш жили мальцовые киты, настолько загадочные, насколько и волшебные. Мальцовые киты ни разу не произнесли ни слова, не вышли из воды, не пели, как тюлени, которые не были на самом деле тюленями, не сбрасывали свои раковины, как моллюски, которые не были на самом деле моллюсками, и не раскидывали небрежно собственные кости, как пла́вник, который на самом деле не был пла́вником. И с того времени, когда наш мальчик был таким маленьким, что не знал, в чём заключается ложь, он хранил один секрет, одно тайное, исключительное желание, такое тайное, что он ни разу не произнёс его вслух: увидеть лик мальцового кита.

Надо сказать, в течение долгого времени мальчик не знал, что обладает даром желаний, которые никогда не сбываются. Он считал, что ничем не отличается от любого другого мальчика или девочки в Адонисе. Адонис – так назывался посёлок, где он жил с начала мира, которое, в его случае, случилось третьего июля, когда его мать родила на свет дитя в какаовой хижине из трёх комнат, пока муж и повитуха держали её за руки и говорили, что всё идёт очень и очень хорошо. Мать назвала его Анхисом, в честь возлюбленного Венеры в одной очень старой истории.

Анхис родился утром, что в Краю молока и жажды означает то же самое, как если сказать, что он родился весной, ибо на той чудесной планете день длится год. Миру нужно столько же времени, чтобы обойти вокруг солнца по своей то тусклой, то яркой золотой тропе, сколько всему Краю молока и жажды – чтобы повернуться вокруг своей оси, хотя Венера умудряется проделать и то и другое за две трети того времени, которое требуется Земле, старой лентяйке. Это означает, что утро продолжается столько же, сколько и весна, и длится оно целую вечность; пока яркое, зеркально-блестящее, влажное лето не приносит день; который всё тянется и тянется, и переходит в резкие, ветреные осенние сумерки, и нет им конца – пока зима не приносит ночь, долгую и полную тайн, словно память.