Виктор опустился в кресло. За окном было тихо и темно, как в гробу. Ни одной звезды, ни единого проблеска — ничего. «Как после катастрофы», — мелькнула страшная мысль, и его сотрясла мелкая дрожь.

«Иегова! Это же просто мандейский миф! Лавров, ты слаб, — безмолвно воскликнул Виктор. — Может быть, потому, что все еще чего-то жду, на что-то надеюсь? А значит, живу! А значит, нет и не будет никакой катастрофы! Прятать десницу, Лавров! Только прятать!»

Он положил реликвию обратно, тихо, чтобы не разбудить Светлану, задвинул сумку под кровать, лег на свое место и погрузился в глубокий сон.

3

Она сидела за маленьким круглым столиком в тесном и темном номере, одетая в легкое европейское платье, с непокрытой головой. Наконец-то в Израиле можно себе это позволить. У молодой женщины красивые тонкие, резкие черты лица и большие темные глаза. Ее назвали Саломеей в честь иудейского царя Соломона. Так звали ее маму и ее бабушку, и прабабушку тоже звали по-еврейски Шломит. Она не еврейка, но умело ее изображает. Ей двадцать восемь. Когда ей было четырнадцать, ее мама погибла в Белграде от гуманитарных бомбардировок авиации США. Она с отрочества одна, если не считать бабушки, и любит делать то, что хочется, но рождена на свет делать то, что обязана. Недавно с ней случилось то, что стало кошмаром для ее матери, бабушки и долгой череды прапрапрабабушек.

Все окна номера были закрыты легкими пластиковыми жалюзи. Но утренний свет кое-где пробивался, поэтому можно было увидеть углы цветных простыней на разворошенной постели. Маленькая комнатка гостиничного номера была декорирована диковинными предметами, купленными на разных распродажах. Круглый стол уже почернел от старости, и полировка с него слезала. В детстве в ее доме тоже стоял круглый стол, которому было больше ста лет. В 1932 году этот стол и еще целый вагон имущества привезла из Берлина прабабушка и поселилась в Дединье — самом престижном, дорогом и красивейшем районе Белграда. Большая круглая столешница держалась на одной толстой, покрытой изящной резьбой ножке, которая книзу разветвлялась на три массивных «пальца».

Маленькая Шлема любила залезать под стол и сидеть там, что-нибудь выдумывая или разглядывая резьбу — головки ангелов в растительном орнаменте. Больше всего ей нравился один ангел, казавшийся самым слабеньким, потому что у него полировка слезла с носа. Она жалела его. И взрослые часто потом замечали, что нос у ангела заклеен пластырем или кусочком синей изоленты.

Тонкие длинные пальцы открыли уже распечатанный конверт. Лист с наказом отца Луки, настоятеля Цетинского монастыря, сам по себе разложился в ровный прямоугольник без каких-либо усилий с ее стороны. Она настолько привыкла к этим рукописным строчкам, что читала, уже почти не глядя.

В юности она мечтала сделать всех счастливыми. Творить добро для людей. Жить только для них. И поступила на психологический факультет для этой благой цели. Отучилась, как положено, окончила вуз с отличием. Знакомые помогли ей продолжить обучение у доктора Хасана ат-Тураби в Судане. Условия там оказались ужасными. Но она терпела и все еще пыталась сделать людей счастливыми.

Прихожане в мужском монастыре Рождества Пресвятой Богородицы бывали самые разные. Мужчин, правда, приходило намного меньше. В основном женщины — от совсем юных девочек до старушек в платочках. И все они просили у Богородицы счастья, скорого богатства… Может быть, конечно, Саломея, служившая полицейской в охране монастыря, не совсем правильно их понимала, но люди в конечном счете оказались неблагодарными.

И начались бесконечные мытарства в поисках десницы. Наконец они обрели ее заново, вот только в Черногорию возвращаться было уже нельзя. Она делает то, что должно, хотя ни от кого вроде бы не зависит. Нигде не найдешь свободу, если клетка внутри тебя. Можешь всю жизнь прожить на одном месте или странствовать, но всегда будешь ощущать в сердце эту пустую и серую несвободу. Душную, вроде бы прозрачную и какую-то даже ненастоящую, но крепко сидящую внутри, словно проросшую и пустившую корни, которые так больно и сложно из себя выдирать. А главное — страшно, ведь никогда не знаешь, что ждет тебя впереди.

Но вот она встретила мужчину. Может, единственного сильного мужчину на своем пути — не только телом, но и духом. С ним не страшно и спокойно, ему веришь, как самой себе. Может быть, этого чувства просили у Господа прихожанки там, в монастыре Пресвятой Богородицы? Кто знает. Но сейчас рядом был мужчина, ради которого она…

«Что это в голову лезет? — одернула себя Светлана. — Ты должна быть сильной и помнить о своей миссии! Ты для этого родилась!»

Прямоугольник инструкции игумена Луки белел в ее пальцах, рассеянный свет из щелей жалюзи падал на «подлинные артефакты», оставляя на стенах причудливые тени. Вьющаяся черная прядь выбилась из копны волос, блестели слезы в больших темных глазах, обрамленных длинными пушистыми ресницами. А внизу с ножки стола хитро поглядывал маленький ангел с облупленным носом.

«Но где же Виктор?» — словно очнулась Светлана.

Проснувшись, она не увидела его рядом с собой и вот уже битый час приводила в порядок свое тело и душу. Но пора… Она спустилась на первый этаж гостиницы к завтраку. Там за столиком кафе ее ждал Лавров.

— Как ты? — спросила Светлана.

— Все хорошо. Правда, в туалете нашего номера есть датчик движения, но свет загорается, только если поднять правую руку вверх. Вот так, как на известной фотографии Фредди Меркьюри, — показал Виктор.

— Ты уже заказал завтрак?

— Да, две порции яичницы с беконом и тосты с конфитюром.

— Чудесно! — обрадовалась девушка. — Что тебе принести, кофе или чай?

Лавров захотел чаю. Светлана вернулась с двумя чашками кипятка и двумя «утопленниками» на ниточках.

— Они не заваривают, — виновато объяснила она.

— Издавна, если чай доставлялся в страну по морю, то жители этой страны называли напиток tea. А если по земле, то chai. Потому что в приморском Фуцзяне говорили te, а в мандаринском Китае — chá. А как назвать чай, если его доставила красавица-сербка?

Но Светлана не услышала шутки Виктора. Она задумалась о Сепфорисе. Во сне она часто видела этот город. Ходила по тихим безлюдным улицам, окутанным предрассветной дымкой. Здесь не слышно грохочущих по асфальту машин, да и самих машин нигде нет. Как нет и асфальта. Вместо него под ногами булыжная мостовая. По обе стороны — высокие каменные дома и множество пальм. Их листья чуть слышно шелестят на ветру, а в кронах оживленно щебечут птицы. Скоро рассвет. Один за другим гаснут фонари, ажурные, словно из сказки. Здесь вообще все как из сказки. И такое же зыбкое, нереальное. Одно неосторожное движение — и все рассыплется в прах, словно и не было вовсе.

Кажется, она кого-то должна здесь встретить. Вот только никак не может вспомнить, кого именно. Кого-то очень хорошо знакомого. Он скоро появится. Обязательно появится.

Она идет дальше. Мимо парка. Мимо роскошных вилл, прячущихся в тени деревьев. Мимо огромного белого дома с колоннами. Мимо серой многоэтажной громады амфитеатра. Мимо пересохшего фонтана…