– Merci. Всегда именно так и хотел выглядеть.

– Сядете на улице? – спросил Габри, показывая на террасу с круглыми столиками и вишневого цвета зонтами от солнца.

Несколько посетителей попивали там кофе, кое-кто – аперитивы.

– Нет, я ищу кое-кого.

Арман Гамаш указал вглубь бистро, на столик у камина. Там удобно устроился галерист Дени Фортен, который, судя по всему, чувствовал себя как дома.

– Но сначала у меня к вам вопрос, – сказал Гамаш. – Месье Дени Фортен говорил с вами на вернисаже Клары?

– В Монреале? Да, – рассмеялся Габри. – Говорил-говорил. Он извинялся.

– Что он сказал?

– Он – я цитирую – сказал: «Приношу извинения за то, что назвал вас проклятым гомосеком». Конец цитаты. – Габри испытующе посмотрел на Гамаша. – Вы же знаете, это я и есть.

– До меня доходили слухи. Но когда тебя так называют, это не очень приятно.

Габри покачал головой:

– Это случилось не в первый раз. И вероятно, не в последний. Но вы правы. Привыкнуть к этому трудно. Рана всегда кажется свежей.

Они посмотрели на удобно устроившегося галериста. Томного, расслабленного.

– Что вы о нем думаете? – спросил Гамаш. – Если он предложит мне выпивку, стоит ли ее сначала проверить?

Габри улыбнулся:

– Вообще-то, он мне нравится. Немногие из тех, что называли меня проклятым гомосеком, потом извинялись. Это его плюс. И еще он извинился перед Кларой за то, что так с ней обошелся.

Значит, галерист не обманул, подумал Гамаш.

– Он тоже был здесь в субботу на вечеринке. Клара его пригласила, – сказал Габри, проследив за взглядом Гамаша. – Я не знал, что он остался.

– Он не оставался.

– А с чего же он вернулся?

Гамаш задавал себе тот же самый вопрос. Он видел, как Дени Фортен приехал несколько минут назад, и пришел, чтобы спросить его об этом.

– Никак не ожидал увидеть вас здесь, – сказал Гамаш, подходя к Фортену.

Тот поднялся со своего места, и они обменялись рукопожатием.

– Я не собирался приезжать. Но в понедельник галерея закрыта, и мне стали приходить в голову разные мысли.

– Какие?

Они расположились в двух креслах. Габри принес им лимонад.

– Вы сказали, что вам стали приходить в голову разные мысли, – напомнил Гамаш.

– О том, что вы мне рассказали вчера.

– Об убийстве?

Дени Фортен покраснел:

– Вообще-то, нет. О Франсуа Маруа и Андре Кастонге, которые все еще здесь.

Гамаш знал, что имеет в виду галерист, но ему хотелось, чтобы собеседник произнес эти слова вслух.

– Да-да, я слушаю.

Фортен усмехнулся. Улыбка была мальчишеская и обезоруживающая.

– Мы в мире искусства предпочитаем думать о себе как о бунтовщиках, нонконформистах. Как о людях, свободных духом. Мы считаем, что интуитивно и интеллектуально мы выше других. Но не случайно же все это называется истеблишментом мира искусства. Факт состоит в том, что большинство идет проторенной тропой. Если один дилер нашел художника, вскоре к нему присоединяются другие. Мы идем по чужому следу. Так создаются художники. Не потому, что один лучше другого, а потому, что у дилеров стадное мышление. Они вдруг все решают, что им нужен именно этот художник.

– Они?

– Мы, – неохотно сказал Фортен, и Гамаш опять отметил, что румянец раздражения всегда готов появиться на лице галериста.

– Этот художник становится следующим важным событием?

– Бывает. Если бы в дело ввязался один Кастонге, я бы не стал беспокоиться. Или даже один Маруа. Но когда сразу двое…

– А почему вы думаете, что они все еще здесь? – спросил Гамаш.

Он знал почему. Маруа сказал ему. Но ему хотелось выслушать интерпретацию этого от Фортена.

– Все дело в обоих Морроу, конечно.

– И поэтому вы приехали сюда?

– А зачем еще?

Страх и корысть, сказал месье Маруа. Вот что движет внешне прекрасным миром искусства. Именно это и сидело сейчас в тихом бистро.

Жан Ги Бовуар поднял трубку зазвонившего телефона.

– Инспектор Бовуар? Это Клара Морроу.

Она говорила тихо, почти шепотом.

– Что случилось? – спросил Бовуар, невольно тоже переходя на шепот.

– У нас в саду за домом кто-то есть. Кто-то незнакомый.

Бовуар поднялся.

– И что он делает?

– Смотрит, – прошептала Клара. – На то место, где была убита Лилиан.

Агент Лакост, вся в напряженном ожидании, стояла на краю деревенского луга.

Слева от нее старший инспектор Гамаш осторожно обходил коттедж Питера и Клары Морроу, стараясь оставаться неслышным для того, кто находится за домом.

Жители деревни, выгуливавшие собак, остановились. Разговоры зазвучали более приглушенно, а потом вообще прекратились, и вскоре деревня замерла. Она тоже ждала и наблюдала.

Лакост знала, что ее задача состоит в том, чтобы сберечь жизнь жителям, если до этого дойдет. Если тот, кто пробрался в сад Морроу, ускользнет от шефа, сумеет миновать Бовуара, то последним рубежом обороны будет Лакост.

Она ощущала пистолет в набедренной кобуре, невидимой под стильной курткой. Но она не вытащила пистолет из кобуры. Пока. Старший инспектор Гамаш вбил им всем в головы: никогда не доставайте оружие, если не собираетесь его использовать.

И стреляйте, чтобы остановить преступника. Не цельтесь в ногу или руку. Цельтесь в туловище.

Вы не обязательно хотите его убить. Но вы совершенно точно не хотите промахнуться. Потому что если оружие извлечено, значит все остальные меры были исчерпаны. Значит все черти из ада вырвались на свободу.

И опять перед ее мысленным взором возник непрошеный образ. Она наклоняется над шефом, который лежит на полу, не в силах произнести ни слова. Глаза его помутнели. Он пытается сфокусировать взгляд. Она держит его за руку, липкую от крови, смотрит на его обручальное кольцо, тоже в крови. Столько крови на его руках.

Она прогнала это воспоминание. Собралась.

Бовуар и Гамаш исчезли из виду. Она видела лишь тихую деревеньку, залитую солнцем. И слышала только, как колотится, колотится ее сердце.

Старший инспектор Гамаш завернул за угол коттеджа и остановился.

Спиной к нему стояла женщина. Он сразу же узнал ее. И был абсолютно уверен, что она безобидна. Но прежде чем убрать оружие, должен был убедиться.