Почему мы не можем просто уйти. Скажи, что подруга Мелиссы заехала за ней, и увидела кровь. Меня тревожит этот выстрел. Не нужно это вообще замалчивать, но и не делай из мужика Аль Капоне».

Крис кивает. Жмет повторный вызов. Ну а я решаю пройти чуть дальше по коридору и посмотреть на Ронни. На самом деле Ронни – вышедший на пенсию офицер Лу Джонс. Мы в Сан-Диего, на тренинге по кризисным переговорам для сотрудников полиции, который направлен на разрешение конфликтов, связанных с домашним насилием. Когда я рассказала друзьям, что еду на переговоры об освобождении заложников и тематический тренинг, они сразу же представили себе банк и группу мужчин в лыжных масках. По словам Уильяма Кидда, который ведет тренинг на этой неделе, хотя данные цифры систематически не отслеживаются, около 80 % всех захватов заложников в нашей стране являются апофеозом домашнего насилия. ФБР только недавно начало отслеживать ситуации с заложниками, но только в тех случаях, когда территориальные образования добровольно предоставляют эти статистические данные. Сейчас в базе бюро более семи тысяч таких случаев. И хотя для ФБР тренинги по кризисным переговорам проводят по всей стране, среди множества подобных центров только этот в Сан-Диего концентрируется на подготовке сотрудников полиции к переговорам в ситуации террора со стороны интимного партнера.

Конечная цель захвата заложников на фоне домашнего насилия разительно отличается от захвата незнакомых преступнику заложников: и без того напряженная ситуация приобретает крайне опасный эмоциональный заряд. Гэри Грегсон – еще один из работающих на этой неделе педагогов-организаторов и руководитель отдела в DPREP, фирме, занимающейся подготовкой и консультированием сотрудников правоохранительных органов, говорит, что при стандартном захвате заложников-незнакомцев, эти люди – разменная монета. «Грабитель банка использует заложников, чтобы сбежать», но в случае с домашним насилием всё с точностью наоборот. Преступник, удерживающий заложника, ничего менять не хочет. У него нет цели бежать; и не факт, что ему важно остаться в живых. Зато он хочет сохранить контроль. «Абьюзер хочет, чтобы жертва отказалась от обвинений и извинилась – объясняет Грегсон. – Или понесла наказание за то, что не пошла у него на поводу». Это ключевое различие влияет на каждый аспект переговоров. А эмоционально окрашенные отношения между абьюзером и жертвой только усугубляют опасность ситуации. Насилие может продолжаться прямо во время переговоров. Как и принуждение. Грегсон напоминает участникам о том, что они имеют дело с манипуляторами, и нужно отслеживать проявления дружелюбия и доверия. Напоминает, что у сожительниц и детей, пострадавших от рукоприкладства, часто проявляется Стокгольмский синдром – отождествление себя с захватчиком или сочувствие ему даже после разрешения конфликта (иногда это называют травматической привязанностью).

По словам Грегсона, во время переговоров полицейскому сложнее всего «из копа стать переговорщиком». На одном из предыдущих тренингов офицеру поручили побеседовать с сестрой Ронни. И стало ясно, что он не понимает разницы между беседой и допросом. Позже Грегсон объяснил: «Мы не хотим, чтобы она чувствовала, что на нее давят. Наоборот, пусть ей будет комфортно в этой обстановке. Представьте, что это светская беседа, а не допрос».

У правоохранительных органов действительно сложные отношения с домашним насилием. Часто, хоть и не всегда, именно полиция оперативно реагирует на бытовое насилие. И исследования показали, что даже если арест не производится, реакция полиции может спровоцировать повторное применение насилия, а также увеличивает вероятность обращения жертвы в местные службы по борьбе с домашним насилием, например, для получения охранного ордера[95]. Но и сами полицейские могут совершать преступления – уровень домашнего насилия среди офицеров полиции в два, а то и в четыре раза выше, чем среди остального населения. Недавно я смотрела видео, в котором полицейских вызвала бывшая жена их коллеги. Она рассказала о том, что бывший муж вломился к ней в дом, угрожая убить ее и ее нового парня, а также о том, что до развода годами терпела его издевательства. Буквально через несколько секунд камера показывает тех же полицейских, которые стоят на подъездной дорожке к дому женщины и перешучиваются с преступником – своим коллегой. Они спускают дело на тормозах, советуют ему не высовываться. Он утверждает, что не выламывал дверь. Преуменьшает ущерб. И всего через несколько дней убивает бывшую жену и ее нового парня, а затем совершает самоубийство. На предыдущем тренинге я слушала, как Уильям Кидд играет роль бывшего командира полицейского спецназа Дэвида Пауэлла. В реальной жизни Пауэлл нарушил запрет на приближение, и начальник вызвал его в управление полиции. Он отказался явиться и заявил, что взял заложников. Команда полицейского спецназа, которой офицер когда-то руководил, окружила его дом. Осада продолжалась семь часов, а затем Пауэлл вышел на крыльцо и открыл огонь по бывшим коллегам. И был убит ответными выстрелами.

В статье местной нью-джерсийской газеты шеф полиции прокомментировал инцидент, заявив, что он имел место после «бытового казуса»[96]. Это тоже часть проблемы: язык, который мы используем, описывая то, что по всем параметрам является преступлением. Бытовой конфликт, домашнее насилие, частный конфликт, нестабильные отношения, плохое обращение, бытовое насилие. Пассивные конструкции, снижающие ответственность не только абьюзера, но и правоохранительных органов. То, что домашнее насилие – это преступление, не должно замалчиваться, особенно когда в нем повинны люди, обязанность которых – защищать сограждан от насилия. На мой взгляд, хотя в книге я и употребляю термин «домашнее насилие», потому что это наиболее часто используемая отсылка к тому, что я расследую, гораздо более точным определением, которое выражает особую психологическую, эмоциональную и физическую динамику ситуации, является «терроризм со стороны интимного партнера».

Тренинг в Сан-Диего был направлен против потенциальной ангажированности копов, которым предстоит арестовать своего коллегу или вести с ним переговоры в кризисной ситуации по сценарию Дэвида Пауэлла. Грегсон спросил полицейских, как на них может повлиять необходимость вести переговоры с одним из своих. Хотя присутствующие и признали, что это будет непросто, они настаивали на том, что будут следовать протоколу, как и во время любых других кризисных переговоров.

И все же американские полицейские управления систематически не принимают дисциплинарных мер в отношении сотрудников, на которых поступают жалобы о домашнем насилии. Согласно проведенному в Лос-Анджелесе исследованию девяноста одного случая домашнего насилия со стороны офицеров полиции, в 75 % иски даже не включали в характеристики преступников[97]. И, по правде говоря, ситуации, в которых не принимаются немедленных, а иногда вообще никаких мер по поводу действий офицера, как это было с Дэвидом Пауэллом, совсем не исключение[98]. Полицейские управления страны не накладывают на своих сотрудников взысканий за преступления, которые каждый день